Форум » Поэзия » Поэзия памяти военных лет » Ответить
Поэзия памяти военных лет
440Гц: Коль обо мне тебе весть принесут, Скажут: "Изменник он! Родину предал", – Не верь, дорогая! Слово такое Не скажут друзья, если любят меня. Я взял автомат и пошел воевать, В бой за тебя и за Родину-мать. Тебе изменить? И отчизне своей? Да что же останется в жизни моей? М. Джалиль Говорят, что, когда грохочут пушки, молчат музы. Но от первого до последнего дня войны не умолкал голос поэтов...
Ответов - 4
440Гц: Память горя сурова, память славы жива… 10 стихотворений о Великой Отечественной Арсений Замостьянов | 03 мая 2015 г. Cтихи Победы, поэзия Великой Отечественной – тема необъятная. Она включает и стихи, которые публиковали, переписывали, перечитывали и пели в годы войны, и стихи, рождённые войной, но нашедшие читателя гораздо позже. И стихи фронтовых поэтов, многие из которых погибли «за други своя». Мы попытались выбрать десять стихотворений десяти поэтов – особенных, самых важных. Их, конечно, гораздо больше. Поэзия времён войны и поэзия фронтовиков – живая страница русской литературы, которая не сотрётся от обязательных праздничных цитат. В этих стихах и судьбах – самое хрестоматийное доказательство того, что гитлеровцы столкнулись с великим народом, а не с серой массой. Это было поколение мужественное и утончённое. Огрубелое и благородное. Откройте семейный альбом – и увидите тех, кто читал эти стихи. Тех, кто в них остался. 1. Александр Трифонович Твардовский «Василий Тёркин» Твардовского – это одно из чудес Великой Отечественной. «Я убит подо Ржевом» – гениальное батальное стихотворение. Но в день Победы прежде всего вспоминается напевная «Москва», самое радостное стихотворение о Великой Отечественной. Хотя и здесь, конечно, живёт память об отступлениях и утратах. И всё-таки, «Москва» Твардовского – как честная стопка водки 9 мая. Ведь этот день для фронтовиков (да и для всех советских людей!) был самым счастливым. Москва Зябкой ночью солдатской В сорок первом году Ехал я из-под Гжатска На попутном борту. Грохот фронта бессонный Шёл как будто бы вслед. Редко встречной колонны Скрытный вспыхивал свет. Тьма предвестий вокзальных И – Москва. И над ней Горделивый, печальный Блеск зенитных огней. И просились простые К ней на сердце слова: «Мать родная, Россия, Москва, Москва…» В эти горькие ночи Ты поистине мать, Та, что детям не хочет Всей беды показать; Та, что жертвой безгласной Не смирится с судьбой; Та, что волею властной Поведёт за собой. И вовек не склонится Твоя голова, Мать родная, столица, Москва, Москва! Память трудной годины, Память боли во мне. Тряский кузов машины. Ночь. Столица в огне. И, как клятва, святые В тесном горле слова: «Мать родная, Россия, Москва, Москва…» …Ехал я под Берлином В сорок пятом году. Фронт катился на запад, Спал и ел на ходу. В шесть рядов магистралью – Не вмещает – узка! – Громыхаючи сталью, Шли на запад войска. Шла несметная сила, Разрастаясь в пути, И мосты наводила По себе впереди. Шла, исполнена гнева, В тот, в решающий бой. И гудящее небо, Точно щит, над собой Высоко проносила… «Погляди, какова Мать родная, Россия, Москва! Москва!..» Память горя сурова, Память славы жива. Всё вместит это слово: «Москва! Москва!..» Это имя столицы, Как завет, повторим. Расступились границы, Рубежи перед ним… Стой, красуйся в зарницах И огнях торжества, Мать родная, столица, Крепость мира – Москва! 1947 2. Константин Михайлович Симонов Вот уж кто «лиру посвятил армии». Умел писать о войне и в точно примеченных подробностях, и с лирическим напором. Ещё совсем молодым он написал поэму «Далеко на Востоке» — сильнейшее описание современной войны, войны машин и людей. Но это было ещё до Великой Отечественной… Сколько он написал и во дни отступлений, и во дни побед! Но самое главное – «Жди меня». Эти стихи с тех пор растворены в воздухе, они бессмертны. Несколько маститых композиторов положили эти стихи на музыку. Но песни не заслонили поэзии. И «Жди меня» чаще читают вслух, чем поют. Симонов победил даже музыку! Он, автор, читал эти стихи лучше всех. * * * Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут, Позабыв вчера. Жди, когда из дальних мест Писем не придет, Жди, когда уж надоест Всем, кто вместе ждет. Жди меня, и я вернусь, Не желай добра Всем, кто знает наизусть, Что забыть пора. Пусть поверят сын и мать В то, что нет меня, Пусть друзья устанут ждать, Сядут у огня, Выпьют горькое вино На помин души… Жди. И с ними заодно Выпить не спеши. Жди меня, и я вернусь, Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: — Повезло. Не понять, не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой,- Просто ты умела ждать, Как никто другой. 1941 3. Алексей Александрович Сурков Был одним из лучших военкоров и поэтов Великой Отечественной. Стих Суркова мужественный, суровый, всегда идеологически заострённый. Умения ваять точные формулировки помогло ему стать замечательным песенником. Но одно стихотворение, ставшее песней, быть может, стоит многих томов. Он написал его на передовой, когда враг стоял у ворот Москвы. Но это не гимн героическому сопротивлению (перу Суркова принадлежит «Марш защитников Москвы»), а письмо любимой из офицерской землянки. В землянке Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Ты сейчас далеко-далеко. Между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, А до смерти — четыре шага. Пой, гармоника, вьюге назло, Заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло От моей негасимой любви. Ноябрь 1941 4. Анна Андреевна Ахматова Ахматова сообщила героике Великой Отечественной пушкинскую мудрость и простоту. Стихи о подвиге Ленинграда хочется сравнить со стихами о Москве 1812 года. Идиллическая статуя «Ночь» — и страшные блокадные ночи… NOX Статуя «Ночь» в Летнем саду Ноченька! В звёздном покрывале, В траурных маках, с бессонной совой… Доченька! Как мы тебя укрывали Свежей садовой землёй. Пусты теперь Дионисовы чаши, Заплаканы взоры любви… Это проходят над городом нашим Страшные сёстры твои. 1942 4. Ольга Фёдоровна Берггольц Жертвенный патриотизм Ольги Фёдоровны Берггольц, верность Родине без предъявления каких-либо счётов – всё это осталось в русской поэзии как памятник блокадному Ленинграду. Она ни на день не покидала блокадный город – и в ленинградском радиоэфире ежедневно звучал голос женщины, которую называли «нашей Олей» и «мадонной Блокады». Звучали стихи… Ольге Берггольц принадлежит и лаконичная эпитафия героям Великой Отечественной: «Никто не забыт, ничто не забыто». Стихотворение о Дарье Власьевне – одно из главных. Разговор с соседкой Дарья Власьевна, соседка по квартире, сядем, побеседуем вдвоем. Знаешь, будем говорить о мире, о желанном мире, о своем. Вот мы прожили почти полгода, полтораста суток длится бой. Тяжелы страдания народа — наши, Дарья Власьевна, с тобой. О ночное воющее небо, дрожь земли, обвал невдалеке, бедный ленинградский ломтик хлеба — он почти не весит на руке… Для того, чтоб жить в кольце блокады, ежедневно смертный слышать свист, — сколько силы нам, соседка, надо, сколько ненависти и любви… Столько, что минутами в смятенье ты сама себя не узнаешь: — Вынесу ли? Хватит ли терпенья? — Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь. Дарья Власьевна, еще немного, день придет — над нашей головой пролетит последняя тревога и последний прозвучит отбой. И какой далекой, давней-давней нам с тобой покажется война в миг, когда толкнем рукою ставни, сдернем шторы черные с окна. Пусть жилище светится и дышит, полнится покоем и весной… Плачьте тише, смейтесь тише, тише, будем наслаждаться тишиной. Будем свежий хлеб ломать руками, темно-золотистый и ржаной. Медленными, крупными глотками будем пить румяное вино. А тебе — да ведь тебе ж поставят памятник на площади большой. Нержавеющей, бессмертной сталью облик твой запечатлит простой. Вот такой же: исхудавшей, смелой, в наскоро повязанном платке, вот такой, когда под артобстрелом ты идешь с кошелкою в руке. Дарья Власьевна, твоею силой будет вся земля обновлена. Этой силе имя есть — Россия, Стой же и мужайся, как она! 6. Ярослав Васильевич Смеляков В военном стихотворении Смелякова батальное полотно разворачивается на фоне самого мирного школьного быта… Ржавые гранаты Мы не однажды ночевали в школах, оружие пристроив в головах, средь белых стен, ободранных и голых, на подметенных наскоро полах. И снилось нам, что в школах может сниться: черемуха, жужжанье майских пчел, глаза и косы первой ученицы, мел и чернила, глобус и футбол. Мы поднимались сразу на рассвете, сняв гимнастерки, мылись у реки. И шли вперед, спокойные, как дети, всезнающие, словно старики. Мы шли вперед — возмездье и расплата, оставив в классе около стены страницы «Правды» мятую, гранату, размотанный кровавый бинт солдата — наглядные пособия войны. 7. Михаил Васильевич Исаковский Эти стихи, ставшие песнями, можно назвать истинно народными. Через постижение фольклора поэт пришёл к постижению души народа, русского характера. Меняются идеологические установки, но нельзя отменить художественную правду Исаковского. Тем более что миллионы фронтовиков понимали этого поэта с полуслова. *** Ой, туманы мои, растуманы, Ой, родные леса и луга! Уходили в поход партизаны, Уходили в поход на врага. На прощанье сказали герои: — Ожидайте хороших вестей.- И на старой смоленской дороге Повстречали незваных гостей. Повстречали — огнем угощали, Навсегда уложили в лесу За великие наши печали, За горючую нашу слезу. С той поры да по всей по округе Потеряли злодеи покой: День и ночь партизанские вьюги Над разбойной гудят головой. Не уйдет чужеземец незваный, Своего не увидит жилья… Ой, туманы мои, растуманы, Ой, родная сторонка моя! 1942 8. Николай Петрович Майоров Стихи Николая Майорова, увы, не были широко известны при жизни поэта. Он мало заботился о «литературной карьере», почти не печатался. Большая часть архива пропала. О его самых известных стихах многие думают, что они написаны на фронте. А в них – предчувствие войны, а не её след: Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах прочитаете, как миф, О людях, что ушли, не долюбив, Не докурив последней папиросы. И он, и Гудзенко, и другие поэты того поколения любили слово «мы». Для них то местоимение вовсе не было обезличенным. У каждого – свой голос, неповторимый, неповторимый характер. И всё-таки – «мы». Оказывается, чтобы остаться в литературе, необязательно культивировать себялюбие. Можно сказать своё нетрафаретное слово, являясь частицей благородного «мы». Увы, на месте гибели Николая Майорова – в Смоленской области, у деревни Баранцево – нет памятника. Зато через двадцать лет после гибели поэта случилось чудо: стихи Майорова нашли, опубликовали и, главное, они стали необходимыми для многих. * * * Нам не дано спокойно сгнить в могиле — Лежать навытяжку и приоткрыв гробы, — Мы слышим гром предутренней пальбы, Призыв охрипшей полковой трубы С больших дорог, которыми ходили. Мы все уставы знаем наизусть. Что гибель нам? Мы даже смерти выше. В могилах мы построились в отряд И ждем приказа нового. И пусть Не думают, что мертвые не слышат, Когда о них потомки говорят. 9. Михаил Валентинович Кульчицкий И он не вернулся с войны. Командир миномётного взвода младший лейтенант Михаил Кульчицкий погиб в бою под селом Трембачёво Луганской области 19 января 1943 года. Остались стихи ни на кого не похожие, в которых есть и цирковое трюкачество, и голос эпохи. * * * Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: «лейтенант» звучит вот так: «Налейте нам!» И, зная топографию, он топает по гравию. Война — совсем не фейерверк, а просто — трудная работа, когда, черна от пота, вверх скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте до мозга костей промерзших ног наворачивается на чeботы весом хлеба в месячный паек. На бойцах и пуговицы вроде чешуи тяжелых орденов. Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино. 26 декабря 1942, Хлебниково-Москва 10. Семён Петрович Гудзенко Семён Петрович Гудзенко Семён Петрович Гудзенко А он вернулся с войны. Последствия фронтовых контузий добьют добровольца Великой Отечественной в 1953-м. Пожалуй, самый яркий поэт из тех, кто выступал в армейской печати в годы войны. Его «Моё поколение» — программное стихотворение, за которым действительно стоит не только личная судьба поэта. В нём – кредо народа-победителя, его нрав, его боль. Неприглаженный характер, принадлежащий суровому времени. А время было суровым по-настоящему, без кокетства. Но точный посыл ничего бы не значил, если бы у Гудзенко не получился поэтический шедевр. Моё поколение Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты. На живых порыжели от крови и глины шинели, на могилах у мертвых расцвели голубые цветы. Расцвели и опали… Проходит четвертая осень. Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят. Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел, нам досталась на долю нелегкая участь солдат. У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя — только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны, все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое, что отцами-солдатами будут гордится сыны. Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется? Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен? Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,- у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен. Кто вернется — долюбит? Нет! Сердца на это не хватит, и не надо погибшим, чтоб живые любили за них. Нет мужчины в семье — нет детей, нет хозяина в хате. Разве горю такому помогут рыданья живых? Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском. Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают эту взятую с боем суровую правду солдат. И твои костыли, и смертельная рана сквозная, и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,- это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, подымались в атаку и рвали над Бугом мосты. …Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты. А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,- пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем — все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя. 1945 Источник: http://www.pravmir.ru/pamyat-gorya-surova-pamyat-slavyi-zhiva1/#ixzz3ZgklGDmJ
Алексей Трашков: Александр Твардовский Я убит подо Ржевом Я убит подо Ржевом, В безымянном болоте, В пятой роте, На левом, При жестоком налете. Я не слышал разрыва И не видел той вспышки, - Точно в пропасть с обрыва - И ни дна, ни покрышки. И во всем этом мире До конца его дней - Ни петлички, Ни лычки С гимнастерки моей. Я - где корни слепые Ищут корма во тьме; Я - где с облаком пыли Ходит рожь на холме. Я - где крик петушиный На заре по росе; Я - где ваши машины Воздух рвут на шоссе. Где - травинку к травинке - Речка травы прядет, Там, куда на поминки Даже мать не придет. Летом горького года Я убит. Для меня - Ни известий, ни сводок После этого дня. Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград. Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю - Наш ли Ржев наконец? Удержались ли наши Там, на Среднем Дону? Этот месяц был страшен. Было все на кону. Неужели до осени Был за н и м уже Дон И хотя бы колесами К Волге вырвался о н? Нет, неправда! Задачи Той не выиграл враг. Нет же, нет! А иначе, Даже мертвому, - как? И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она - Спасена. Наши очи померкли, Пламень сердца погас. На земле на проверке Выкликают не нас. Мы - что кочка, что камень, Даже глуше, темней. Наша вечная память - Кто завидует ей? Нашим прахом по праву Овладел чернозем. Наша вечная слава - Невеселый резон. Нам свои боевые Не носить ордена. Вам все это, живые. Нам - отрада одна, Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, Вы должны его знать. Вы должны были, братья, Устоять как стена, Ибо мертвых проклятье - Эта кара страшна. Это горькое право Нам навеки дано, И за нами оно - Это горькое право. Летом, в сорок втором, Я зарыт без могилы. Всем, что было потом, Смерть меня обделила. Всем, что, может, давно Всем привычно и ясно. Но да будет оно С нашей верой согласно. Братья, может быть, вы И не Дон потеряли И в тылу у Москвы За нее умирали. И в заволжской дали Спешно рыли окопы, И с боями дошли До предела Европы. Нам достаточно знать, Что была несомненно Там последняя пядь На дороге военной, - Та последняя пядь, Что уж если оставить, То шагнувшую вспять Ногу некуда ставить... И врага обратили Вы на запад, назад. Может быть, побратимы. И Смоленск уже взят? И врага вы громите На ином рубеже, Может быть, вы к границе Подступили уже? Может быть... Да исполнится Слово клятвы святой: Ведь Берлин, если помните, Назван был под Москвой. Братья, ныне поправшие Крепость вражьей земли, Если б мертвые, павшие Хоть бы плакать могли! Если б залпы победные Нас, немых и глухих, Нас, что вечности преданы, Воскрешали на миг. О, товарищи верные, Лишь тогда б на войне Ваше счастье безмерное Вы постигли вполне! В нем, том счастье, бесспорная Наша кровная часть, Наша, смертью оборванная, Вера, ненависть, страсть. Наше все! Не слукавили Мы в суровой борьбе, Все отдав, не оставили Ничего при себе. Все на вас перечислено Навсегда, не на срок. И живым не в упрек Этот голос наш мыслимый. Ибо в этой войне Мы различья не знали: Те, что живы, что пали, - Были мы наравне. И никто перед нами Из живых не в долгу, Кто из рук наших знамя Подхватил на бегу, Чтоб за дело святое, За советскую власть Так же, может быть, точно Шагом дальше упасть. Я убит подо Ржевом, Тот - еще под Москвой... Где-то, воины, где вы, Кто остался живой?! В городах миллионных, В селах, дома - в семье? В боевых гарнизонах На не нашей земле? Ах, своя ли, чужая, Вся в цветах иль в снегу... Я вам жить завещаю - Что я больше могу? Завещаю в той жизни Вам счастливыми быть И родимой отчизне С честью дальше служить. Горевать - горделиво, Не клонясь головой. Ликовать - не хвастливо В час победы самой. И беречь ее свято, Братья, - счастье свое, - В память воина-брата, Что погиб за нее. 1945-1946
Алексей Трашков: "Так вот она, ваша победа!" Александр Галич Ю. Нестеренко *** И было так: четыре года В грязи, в крови, в огне пальбы Рабы сражались за свободу, Не зная, что они - рабы. А впрочем - зная. Вой снарядов И взрывы бомб не так страшны, Как меткий взгляд заградотрядов, В тебя упертый со спины. И было ведомо солдатам, Из дома вырванным войной, Что города берутся - к датам. А потому - любой ценой. Не пасовал пред вражьим станом, Но опускал покорно взор Пред особистом-капитаном Отважный боевой майор. И генералам, осужденным В конце тридцатых без вины, А после вдруг освобожденным Хозяином для нужд войны, Не знать, конечно, было б странно, Имея даже штат и штаб, Что раб, по прихоти тирана Возвышенный - все тот же раб. Так значит, ведали. И все же, Себя и прочих не щадя, Сражались, лезли вон из кожи, Спасая задницу вождя. Снося бездарность поражений, Где миллионы гибли зря, А вышедшим из окружений Светил расстрел иль лагеря, Безропотно терпя такое, Чего б терпеть не стали псы, Чтоб вождь рябой с сухой рукою Лукаво щерился в усы. Зачем, зачем, чего же ради - Чтоб говорить бояться вслух? Чтоб в полумертвом Ленинграде От ожиренья Жданов пух? Чтоб в нищих селах, все отдавших, Впрягались женщины в ярмо? Чтоб детям без вести пропавших Носить предателей клеймо? Ах, если б это было просто - В той бойне выбрать верный флаг! Но нет, идеи Холокоста Ничуть не лучше, чем ГУЛАГ. У тех - все то же было рабство, А не пропагандистский рай. Свобода, равенство и братство... Свободный труд. Arbeit macht frei. И неизменны возраженья, Что, дескать, основная часть Из воевавших шла в сраженья Не за советскую-де власть, Мол, защищали не колхозы И кровопийцу-подлеца, А дом, семью и три березы, Посаженных рукой отца... Но отчего же половодьем Вослед победе в той войне Война со сталинским отродьем Не прокатилась по стране? Садили в небеса патроны, Бурлил ликующий поток, Но вскоре - новые вагоны Везли их дальше на восток. И те, кого вела отвага, Кто встал стеною у Москвы - За проволоками ГУЛАГа Поднять не смели головы. Победа... Сделал дело - в стойло! Свобода... Северная даль. Сорокаградусное пойло, Из меди крашеной медаль. Когда б и впрямь они парадом Освободителей прошли, То в грязь со свастиками рядом И звезды б красные легли. Пусть обуха не сломишь плетью, Однако армия - не плеть! Тому назад уж полстолетья Режим кровавый мог истлеть. И все ж пришел конец запретам, Но, те же лозунги крича, Плетется дряхлый раб с портретом Того же горца-усача. Он страшно недоволен строем, Трехцветным флагом и гербом... Раб тоже может быть героем, Но все ж останется рабом. И что ж мы празднуем в угоду Им всем девятого числа? Тот выиграл, кто обрел свободу. Ну что же, Дойчланд - обрела. А нас свобода только дразнит, А мы - столетьями в плену... На нашей улице - не праздник. Мы проиграли ту войну.
440Гц: Деген Ион Русский поэт Русский советский и израильский поэт и писатель, автор стихотворения «Мой товарищ, в смертельной агонии…», танкист-ас во время Великой Отечественной войны, врач и учёный в области ортопедии и травматологии, доктор медицинских наук. Лауреат премии Федерации еврейских общин России «Скрипач на крыше 5774» в номинации «Человек-легенда». * * * На фронте не сойдешь с ума едва ли, Не научившись сразу забывать. Мы из подбитых танков выгребали Всё, что в могилу можно закопать. Комбриг уперся подбородком в китель. Я прятал слезы. Хватит. Перестань. А вечером учил меня водитель Как правильно танцуют падэспань. Лето 1944 * * * Случайный рейд по вражеским тылам. Всего лишь ввод решил судьбу сраженья. Но ордена достанутся не нам. Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье. За наш случайный сумасшедший бой Признают гениальным полководца. Но главное – мы выжили с тобой. А правда – что? Ведь так оно ведется. Сентябрь 1944 * * * Зияет в толстой лобовой броне Дыра. Броню прошла насквозь болванка. Мы ко всему привыкли на войне. И всё же возле замершего танка Молю судьбу: когда прикажут в бой, Когда взлетит ракета, смерти сваха, Не видеть даже в мыслях над собой Из этой дырки хлещущего страха. Ноябрь 1944
полная версия страницы