Форум » Поэзия » Стихи » Ответить
Стихи
Стихи: Хорошие стихи.
Стихи: Александр Аронов «Досматривать кино не очень хочется...» Досматривать кино не очень хочется. И я не знаю, стану или нет. Давно понятно, чем все это кончится, И денег мне не жалко на билет. А в зале нашем тесном стулья заняты. Я сам себе шепчу из темноты: - Сидят же люди, знают все что знаешь ты, А раз они глядят, гляди и ты. Отсюда ведь не выберешься, кроме как Других толкая, близких – побольней. Там про любовь прошло, теперь там хроника – Немало любопытного и в ней. Кто победит в Америке на выборах? В хоккей кому взять кубок суждено? Смотри кино, какое есть, сиди, дурак, Второго не покажут все равно. 1993 http://aronov.ouc.ru/dosmatrivat-kino-ne-hochetsia.html
Исаева Людмила: Мне больше у А.Аронова эти иронические строки понравились: ..................................... Лишь смутно ведают народы, Что ужас мира, стыд природы, Упрек богам, Земли злодей, Тиран, гнетущий треть планеты, Однажды не прошел в поэты, С того и мучает людей. И в этом же стихотворении - совсем романтично-бардовское завершение: И если только в самом деле, Друг другу мы не надоели, Давайте поровну поделим Весь этот глупый наш успех. Мы все уйдем, молва не лжива. Ну, а пока – мы с вами живы, Ну, а пока мы с вами живы, Стиха должно хватить на всех. И если тщательнее рассматривать стихотворение " Досматривать кино не очень хочется... " - оно, на мой взгляд, хоть и иронично по сути, но несколько упрощено содержанием. Мне в нём маловато философской нагрузки. Да и рифма несколько примитивна, местами - неточна: хочется-кончится. И если бы я говорила с автором - то с интересом разбрала бы построчно на мой взгляд слабые моменты, но тет -а-тет, чтобы у автора была возможность самостоятельно пересмотреть или оставить прежнюю форму и содержание. Ведь не исключено, что и я заблуждаюсь и чего-то не вижу. Но такой возможности у меня, увы, уже никогда не будет... Александр Аронов «Остановиться, оглянуться...» Остановиться, оглянуться Внезапно, вдруг, на вираже, На том случайном этаже, Где вам доводится проснуться. Ботинком по снегу скребя, Остановиться, оглянуться, Увидеть день, дома, себя И тихо-тихо улыбнуться... Ведь уходя, чтоб не вернуться, Не я ль хотел переиграть, Остановиться, оглянуться И никогда не умирать! Согласен в даль, согласен в степь, Скользнуть, исчезнуть, не проснуться – Но дай хоть раз еще успеть Остановиться, оглянуться. 1993 Спасибо за стихи. С уважением, Л.И.
Алексей Трашков: Аля Кудряшева (izubr), 2007 Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять. Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану. Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать... Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне... Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне. ************************* Дана Сидерос, 2009 Один мой друг подбирает бездомных кошек, Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит. Они у него в квартире пускают корни: Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик, Конечно, уже оккупирован, не осталось Такого угла, где не жили бы эти черти. Мой друг говорит, они спасают от смерти. Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь. Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам, И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден. Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям. Мне тоже всучил какого-то хромоножку С ободранным ухом и золотыми глазами, Тогда ещё умещавшегося в ладони... Я, кстати, заботливый сын и почетный донор, Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы. Но все эти ценные качества бесполезны, Они не идут в зачет, ничего не стоят, Когда по ночам за окнами кто-то стонет, И в пении проводов слышен посвист лезвий, Когда потолок опускается, тьмы бездонней, И смерть затекает в стоки, сочится в щели, Когда она садится на край постели И гладит меня по щеке ледяной ладонью, Всё тело сводит, к нёбу язык припаян, Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда. Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом. Она отступает. ******************************** Елена Касьян, 2008 Юзек и Магда Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит: «Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался...» Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит. Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой. Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая, — Что за чёрт? — думает Юзек. — Куда она могла деться?.. «Магда умерла, Магды давно уже нет», — вдруг вспоминает, И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем... Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели. — Юзек, я открою окно, ладно? — шепчет ему на ушко, Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле, Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой. — Хочешь пить? — а никого уже нет, никто уже не отвечает. «Он же умер давно!» — Магда на пол садится и воет белугой. Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает. А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу. ****************************** Ок Мельникова, 2012 все важные фразы должны быть тихими, все фото с родными всегда нерезкие. самые странные люди всегда великие, а причины для счастья всегда невеские. самое честное слышишь на кухне ночью, ведь если о чувствах — не по телефону, а если уж плакать, так выть по-волчьи, чтоб тоскливым эхом на полрайона. любимые песни — все хриплым голосом, все стихи любимые — неизвестные. все наглые люди всегда ничтожества, а все близкие люди всегда не местные. все важные встречи всегда случайные. самые верные подданные — предатели, цирковые клоуны — все печальные, а упрямые скептики — все мечтатели. если дом уютный — не замок точно, а квартирка старенькая в Одессе. если с кем связаться — навеки, прочно. пусть сейчас не так всё, но ты надейся. да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся, если уж менять, так всю жизнь по-новому. то, что самое важное, не забудется, гениальные мысли всегда бредовые. кто ненужных вычеркнул, те свободные, нужно отпускать, с кем вы слишком разные. ведь, если настроение не новогоднее, значит точно не с теми празднуешь.
Алексей Трашков: Ася Анистратенко, 2007 Говоришь сам себе, что прошла зима, пережил то, что смог; что не смог, — оставил так, как есть; не сошел до конца с ума, закалился в процессе не хуже стали, вышел в мир, осмотрелся, раскрыл ладонь - подкормить голубей у седой скамейки, рассказал им, что свил сам с собой гнездо там, внутри, где прописан до самой смерти, рассказал им, что видел плохие сны, что на кухне пригрелся у батареи, но зимы не растопишь ничем земным, а земное в тебе, говоришь, стареет... рассказал бы еще, но в ушах свистит, и карман обмелел, и ладонь пустая... иногда для того, чтобы всех простить, одного воскресения не хватает. ********************** Вера Полозкова, 2007 Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, сорок — даже не думали, а итог — вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток. Губы болят, потому что ты весь колючий; больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно ткани поражены. Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка; Время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; все, что ДО — сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже. Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку: вот мы не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку; между джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под ним домкрат; мы с тобой отчаянно Непохожи, и от этого все Забавней во много крат; Волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в голове бурлящий густой сироп; Думай Сердцем — сдохнешь счастливым старцем, будет что рассказать сыновьям за дартсом, прежде чем начнешь собираться в гроб. Мальчик-билеты-в-последний-ряд, мальчик-что-за-роскошный-вид. Мне Плевать, что там о нас говорят и кто Бога из нас гневит. Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс; что до тех, для кого важнее Моральный кодекс — пусть имеют вечный оральный секс. Вот же он Ты — стоишь в простыне, как в тоге и дурачишься, и куда я теперь уйду?! Катапульта в райские гребаные чертоги — специально для тех, кто будет гореть в аду. ******************************** Ксения Желудова, 2011 Памятка прочитай и выучи наизусть: тьма имеет предел, и любая грусть преодолима, если построить мост; боль исчерпаема, горе имеет дно, если осмелиться встать в полный рост, дотянуться до счастья, ибо оно досягаемо, и рецепт его крайне прост. запиши и бумагу затем сожги: люди — концентрические круги, у всех одинакова сердцевина. память — вбитый в темя дюймовый гвоздь, научись прощать, он выйдет наполовину. обиды и скорбь созревают в тугую гроздь, выжми до капли, получишь терпкие вина. взрослей, но и не думай стареть, смерть существует, но это всего лишь смерть, дань закону контраста. не стоит пытаться нумеровать страницы, ибо время тебе неподвластно. в твоих силах помнить слова, имена и лица, рушить стены и презирать границы, любить, покуда сердце не задымится, и знать, что всё это не напрасно. ***
Дед: Постой!… Ты что-то путаешь в запале! Известно ведь любому пацану: На вас не нападали. Вы — напали. Вы первыми затеяли войну! Вы гражданам защиту обещали, А получился форменный скандал!… Кого и от кого вы защищали, Когда на вас никто не нападал? Ах, сколько на земле людишек подлых! Такие уж настали времена!… Вы подлость преподносите, как подвиг, И просите за это ордена! Филатов Л.
Алексей Трашков: Филатов гениален. Его "Федот" также бесподобен. Чтоб худого про царя Не болтал народ зазря, Действуй строго по закону, То бишь действуй...втихаря.
Joker-Point: Крысы придумали мир для крыс - для них он совсем не плох. Живи себе по крысиным законам - и будешь жить, как Бог. Крысы не любят других миров, хотя их и манит ввысь. Поскольку в своей норе они боги, в других мирах их держат за крыс... Это из Машины Времени... Я не знаю, зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожавшей рукой, Только так беспощадно, так зло и ненужно Опустили их в землю на вечный покой. А это из Вертинского...
Joker-Point: О императоре Калигуле и его коне" "И мысль моя живописала В стенах священных трибунала, Среди сановников, коня. Что ж, разве там он был некстати? По мне — в парадном чепраке Зачем не быть коню в сенате, Когда сидеть бы людям знати Уместней в конном деннике? Что ж, разве звук весёлый ржанья Был для империи вредней И раболепного молчанья, И лестью дышащих речей? Что ж, разве конь красивой мордой Не затмевал ничтожных лиц И не срамил осанкой гордой Людей, привыкших падать ниц?.. Я и теперь того же мненья, Что вряд ли где встречалось нам Такое к трусам и к рабам Великолепное презренье." Автор: А. М. Жемчужников
Joker-Point: Депутат Осёл – профессор басня Осёл, став депутатом думским, сразу обнаглел, Стал воровать с казны, и вмиг разбогател. Да и зарплаты депутатов! Где на них управа!? Он депутат, и наплевать ему на государственное право. И, вот, уже Осёл имеет вся и всё, И кровь страны с пристрастием сосёт. Имеет он и самолеты, и дворцы, и яхты – Таков его доход от депутатской вахты. И наш Осёл, как вся элита, бесится от жира, Ему в душе, то холодно, то жарко, или сыро, И, от хандры душевной, и от скуки (Ведь депутатом быть – какие му́ки!), Осёл решил купить, И всё по таксе нелегальной оплатить, По избранной науке – степень доктора наук, Чтоб он был круче рангом всех друзей, и всех подруг, И, чтобы стать ещё важней, И, чтобы думали, что нет его умней. Ну а потом, коль проплатить ещё один тариф по таксе (Какие модные у депутата страсти!) – Профессорское звание купить под Новый Год! (За это есть надбавка, и увеличится доход). Осёл наш погрузился в хлопоты всецело, Всё по расценкам оплатил (кому какое дело?!) И, вот – он доктор юридических наук, И плюс, профессор права, из хапуг. Эй, небо! Дай скорей салют! Пусть звёзды гимн ослячий пропоют! Эй, звери, рыбы, мухи, птицы! Пусть в честь учёного Осла горят небесные зарницы! Отныне – он ученый-депутат! Профессор, доктор, делегат! Перед его умом всем надо восхищаться и дрожать! Осла профессора пред миром возвышать! – И трепетать, и трепетать, и трепетать! Он денег, на оплату всех регалий, не жалел, Ведь, для себя старался, между дел, А эти все регалии купив, совсем забронзовел. Теперь, перед Ослом, бараны раскрывают рты, И бьют ему поклоны все собаки, и все местные коты. Осёл доволен жизнью и системой, Плевать Ослу на все в стране проблемы. И прочь ворчанье от газетного брюзги́! – Пусть видят все, как в царстве ценятся ослячии мозги! Ну, а когда учёные-юристы, (Они зануды-бяки, как канцеляристы), С ним разговор ведут о праве, как науки, На конференциях, и просто на досуге́, – На все научные вопросы, как всегда, Наш депутат Осёл ответ даёт: «ИА» Тут подъиакнут все другие доктора-профессора, Те, что коллеги- депутаты нашего Осла. Коль ничего в науке ты не сделал, Проблему даже не изведал, То степень та, что куплена, не делает учёным. Такой профессор, есть обман, за взятку испечённый. Подмена наглая, в честь блата, для чиновника Осла, В науке, для таких, нужна хорошая метла. И ею гнать фальшивых докторов-профессоров, Всех этих депутатов, всех министров и тузов. Осла не сделает умнее докторский прикупленный диплом – Осёл всегда останется ослом. ВСЕЛЕНСКИЙ ПОЭТ АЛЕКСАНДР ГРЭЙ-БИРКИН (из книги "Басни Грэй-Биркина")
Алексей Трашков: Лучше йогурта по утрам только водка и гренадин. Обещай себе жить без драм –и живи один. Все слова переврутся сплошь, а тебе за них отвечать. Постарайся не множить ложь и учись молчать. Бог приложит свой стетоскоп –а внутри темнота и тишь. Запрети себе множить скорбь –да и зазвучишь. ................. Я пришёл к старику берберу, что худ и сед, разрешить вопросы, которыми я терзаем. «я гляжу, мой сын, сквозь тебя бьет горячий свет, - так вот ты ему не хозяин. бойся мутной воды и наград за свои труды, будь защитником розе, голубю и — дракону. видишь, люди вокруг тебя громоздят ады, - покажи им, что может быть по-другому. помни, что ни чужой войны, ни дурной молвы, ни злой немочи, ненасытной, будто волчица - ничего страшнее тюрьмы твоей головы никогда с тобой не случится» Вера Полозкова.
Joker-Point: halod 26 ноября 2014 | 19:49 Это отсюда https://informnapalm.org/3169-vydeo-doprosa-rosnaemnyka2/ Reply Орест Листопад 20, 2014 at 1:36 pm Не я сочинил. “Вижу горы и долины, вижу реки и поля. Это русское приволье, это родина моя. Вижу Прагу и Варшаву, Будапешт и Бухарест. Это – русская держава, сколько здесь любимых мест! Вижу пагоды в Шри Ланке и Корею, и Китай… Где бы я ни ехал в танке, всюду мой любимый край! Вижу речку Амазонку, крокодилов вижу я… Это русская сторонка, это родина моя! Недалече пирамиды, Нил течет – богат водой, Омывает русский берег! Русь моя, горжусь тобой! Вижу Вашингтон в долине, Даллас вижу и Техас Как приятно здесь в России выпить вкусный русский квас! Над Сиднеем солнце всходит. Утконос сопит в пруду. Репродуктор гимн заводит. С русским гимном в день войду! Вот индейцы курят трубку И протягивают мне, Все на свете любят русских, На родной моей земле!”
440Гц: Кадиш … Окликнет эхо давним прозвищем, И ляжет снег покровом пряничным, Когда я снова стану маленьким, А мир опять большим и праздничным... … Автор: А. А. Галич Кадиш Кадиш — это еврейская поминальная молитва, которую произносит сын в память о покойном отце. Эта поэма посвящена памяти великого польского писателя, врача и педагога Якова Гольдшмидта (Януша Корчака), погибшего вместе со своими воспитанниками из школы-интерната "Дом сирот" в Варшаве в лагере уничтожения Треблинка. Исполняет Александр Галич: http://www.bards.ru/archives/part.php?id=17860 Как я устал повторять бесконечно все то же и то же, Падать и вновь на своя возвращаться круги. Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже, Я не умею молиться, прости меня и помоги... А по вечерам все так же,как ни в чем не бывало, играет музыка: Сан-Луи блюз - ты во мне как боль, как ожог, Сан-Луи блюз - захлебывается рожок! А вы сидите и слушаете, И с меня не сводите глаз, Вы платите деньги и слушаете, И с меня не сводите глаз, Вы жрете, пьете и слушаете, И с меня не сводите глаз, И поет мой рожок про дерево, На котором я вздерну вас! Да-с, да-с... "Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю, Как это делается". [Януш Корчак. Дневник] Уходят из Варшавы поезда, И все пустее гетто, все темней, Глядит в окно чердачная звезда, Гудят всю ночь, прощаясь, поезда, И я прощаюсь с памятью своей... Цыган был вор, цыган был врун, Но тем милей вдвойне, Он трогал семь певучих струн И улыбался мне, И говорил:"Учись, сынок, Учи цыганский счет - Семь дней в неделе создал Бог, Семь струн в гитаре - черт, И он ведется неспроста Тот хитрый счет, пойми, Ведь даже радуга, и та, Из тех же из семи Цветов..." Осенней медью город опален, А я - хранитель всех его чудес, Я неразменным одарен рублем, Мне ровно дважды семь, и я влюблен Во всех дурнушек и во всех принцесс! Осени меня своим крылом, Город детства с тайнами неназванными, Счастлив я, что и в беде, и в праздновании Был слугой твоим и королем. Я старался сделать все, что мог, Не просил судьбу ни разу: высвободи! И скажу на самой смертной исповеди, Если есть на свете детский Бог: Всё я, Боже, получил сполна, Где,в которой расписаться ведомости? Об одном прошу, спаси от ненависти, Мне не причитается она. И вот я врач, и вот военный год, Мне семью пять, а веку семью два, В обозе госпитальном кровь и пот, И кто-то, помню, бредит и поет Печальные и странные слова: "Гори, гори, моя звезда, Звезда любви приветная, Ты у меня одна заветная, Другой не будет..." Ах, какая в тот день приключилась беда, По дороге затопленной, по лесу, Чтоб проститься со мною, с чужим, навсегда, Ты прошла пограничную полосу. И могли ль мы понять в том году роковом, Что беда обернется пощадою, Полинявшее знамя пустым рукавом Над платформой качалось дощатою. Наступила внезапно чужая зима, И чужая, и все-таки близкая, Шла французская фильма в дрянном "синема" Барахло торговали австрийское, Понукали извозчики дохлых коняг, И в кафе, заколоченном наглухо, Мы с тобою сидели и пили коньяк, И жевали засохшее яблоко. И в молчаньи мы знали про нашу беду, И надеждой не тешились гиблою, И в молчаньи мы пили за эту звезду, Что печально горит над могилою: "Умру ли я, и над могилою Гори, сияй..." Уходят из Варшавы поезда, И скоро наш черед, как ни крути, Ну, что ж, гори, гори, моя звезда, Моя шестиконечная звезда, Гори на рукаве и на груди! Окликнет эхо давним прозвищем, И ляжет снег покровом пряничным, Когда я снова стану маленьким, А мир опять большим и праздничным, Когда я снова стану облаком, Когда я снова стану зябликом, Когда я снова стану маленьким, И снег опять запахнет яблоком, Меня снесут с крылечка, сонного, И я проснусь от скрипа санного, Когда я снова стану маленьким, И мир чудес открою заново. ...Звезда в окне и на груди - звезда, И не поймешь, которая ясней, Гудят всю ночь, прощаясь, поезда, Глядит в окно вечерняя звезда, А я прощаюсь с памятью моей... А еще жила в "Доме сирот" девочка Натя. После тяжелой болезни она не могла ходить, но она очень хорошо рисовала и сочиняла песенки - вот одна из них - ПЕСЕНКА ДЕВОЧКИ НАТИ ПРО КОРАБЛИК Я кораблик клеила Из цветной бумаги, Из коры и клевера, С клевером на флаге. Он зеленый, розовый, Он в смолистых каплях, Клеверный, березовый, Славный мой кораблик, Славный мой кораблик. А когда забулькают ручейки весенние, Дальнею дорогою, синевой морской, Поплывет кораблик мой к острову Спасения, Где ни войн, ни выстрелов, - солнце и покой. Я кораблик ладила, Пела, словно зяблик, Зря я время тратила, - Сгинул мой кораблик. Не в грозовом отблеске, В буре, урагане - Попросту при обыске Смяли сапогами... Смяли сапогами... Но когда забулькают ручейки весенние, В облаках приветственно протрубит журавль, К солнечному берегу, к острову Спасения Чей-то обязательно доплывет корабль! Когда-нибудь, когда вы будете вспоминать имена героев, не забудьте, пожалуйста, я очень прошу вас, не забудьте Петра Залевского, бывшего гренадера, инвалида войны, служившего сторожем у нас в "Доме сирот" и убитого польскими полицаями во дворе осенью 1942 года. Он убирал наш бедный двор, Когда они пришли, И странен был их разговор, Как на краю земли, Как разговор у той черты, Где только "нет" и "да" - Они ему сказали:"Ты, А ну, иди сюда!" Они спросили:"Ты поляк?" И он сказал :"Поляк". Они спросили:"Как же так?" И он сказал:" Вот так". "Но ты ж, культяпый, хочешь жить, Зачем же , черт возьми, Ты в гетто нянчишься, как жид, С жидовскими детьми?! К чему, - сказали, - трам-там-там, К чему такая спесь?! Пойми, - сказали, - Польша там!" А он ответил:"Здесь! И здесь она и там она, Она везде одна - Моя несчастная страна, Прекрасная страна". И вновь спросили:"Ты поляк?" И он сказал:"Поляк". "Ну, что ж , - сказали,- Значит, так?" И он ответил:"Так". "Ну, что ж, - сказали, - Кончен бал!" Скомандовали:"Пли!" И прежде, чем он сам упал, Упали костыли, И прежде, чем пришли покой И сон, и тишина, Он помахать успел рукой Глядевшим из окна. ...О, дай мне, Бог, конец такой, Всю боль испив до дна, В свой смертный миг махнуть рукой Глядящим из окна! А потом наступил такой день,когда "Дому сирот", детям и воспитателям было приказано явиться с вещами на Умшлягплац Гданьского вокзала (так называлась площадь у Гданьского вокзала при немцах). Эшелон уходит ровно в полночь, Паровоз-балбес пыхтит - Шалом! - Вдоль перрона строем стала сволочь, Сволочь провожает эшелон. Эшелон уходит ровно в полночь, Эшелон уходит прямо в рай, Как мечтает поскорее сволочь Донести, что Польша - "юденфрай". "Юденфрай" Варшава, Познань, Краков, Весь протекторат из края в край В черной чертовне паучьих знаков, Ныне и вовеки - "юденфрай"! А на Умшлягплаце у вокзала Гетто ждет устало - чей черед? И гремит последняя осанна Лаем полицая - "Дом сирот!" Шевелит губами переводчик, Глотка пересохла, грудь в тисках, Но уже поднялся старый Корчак С девочкою Натей на руках. Знаменосец, козырек заломом, Чубчик вьется, словно завитой, И горит на знамени зеленом Клевер, клевер, клевер золотой. Два горниста поднимают трубы, Знаменосец выпрямил грифко, Детские обветренные губы Запевают грозно и легко: "Наш славный поход начинается просто, От Старого Мяста до Гданьского моста, И дальше, и с песней, построясь по росту, К варшавским предместьям, по Гданьскому мосту! По Гданьскому мосту! По улицам Гданьска, по улицам Гданьска Шагают девчонки Марыся и Даська, А маленький Боля, а рыженький Боля Застыл, потрясенный, у края прибоя, У края..." Пахнет морем, теплым и соленым, Вечным морем и людской тщетой, И горит на знамени зеленом Клевер, клевер, клевер золотой! Мы проходим по-трое, рядами, Сквозь кордон эсэсовских ворон... Дальше начинается преданье, Дальше мы выходим на перрон. И бежит за мною переводчик, Робко прикасается к плечу, - "Вам разрешено остаться, Корчак",- Если верить сказке, я молчу. К поезду, к чугунному парому, Я веду детей, как на урок, Надо вдоль вагонов по перрону, Вдоль, а мы шагаем поперек. Рваными ботинками бряцая, Мы идем не вдоль, а поперек, И берут, смешавшись, полицаи Кожаной рукой под козырек. И стихает плач в аду вагонном, И над всей прощальной маятой - Пламенем на знамени зеленом - Клевер, клевер, клевер золотой. Может, в жизни было по-другому, Только эта сказка вам не врет, К своему последнему вагону, К своему чистилищу-вагону, К пахнущему хлоркою вагону С песнею подходит "Дом сирот": "По улицам Лодзи, по улицам Лодзи, Шагают ужасно почтенные гости, Шагают мальчишки, шагают девчонки, И дуют в дуделки, и крутят трещотки... И крутят трещотки! Ведут нас дороги, и шляхи, и тракты, В снега Закопани, где синие Татры, На белой вершине - зеленое знамя, И вся наша медная Польша под нами, Вся Польша..." ...И тут кто-то, не выдержав, дал сигнал к отправлению - и эшелон Варшава - Треблинка задолго до назначенного срока, (случай совершенно невероятный) тронулся в путь... Вот и кончена песня. Вот и смолкли трещетки. Вот и скорчено небо В переплете решетки. И державе своей Под вагонную тряску Сочиняет король Угомонную сказку... Итак, начнем, благословясь... Лет сто тому назад В своем дворце неряха-князь Развел везде такую грязь, Что был и сам не рад, И, как-то, очень рассердясь, Призвал он маляра. "А не пора ли, - молвил князь,- Закрасить краской эту грязь?" Маляр сказал:"Пора, Давно пора, вельможный князь, Давным-давно пора". И стала грязно-белой грязь, И стала грязно-желтой грязь, И стала грязно-синей грязь Под кистью маляра. А потому что грязь - есть грязь, В какой ты цвет ее ни крась. Нет, некстати была эта сказка, некстати, И молчит моя милая чудо-держава, А потом неожиданно голосом Нати Невпопад говорит:"До свиданья, Варшава!" И тогда, как стучат колотушкой по шпалам, Застучали сердца колотушкой по шпалам, Загудели сердца:"Мы вернемся в Варшаву! Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!" По вагонам, подобно лесному пожару, Из вагона в вагон, от состава к составу, Как присяга гремит:"Мы вернемся в Варшаву! Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву! Пусть мы дымом истаем над адовым пеклом, Пусть тела превратятся в горючую лаву, Но дождем, но травою, но ветром, но пеплом, Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!" А мне-то, а мне что делать? И так мое сердце - в клочьях! Я в том же трясусь вагоне, И в том же горю пожаре, Но из года семидесятого Я вам кричу:"Пан Корчак! Не возвращайтесь! Вам страшно будет в этой Варшаве! Землю отмыли добела, Нету ни рвов, ни кочек, Гранитные обелиски Твердят о бессмертной славе, Но слезы и кровь забыты, Поймите это, пан Корчак, И не возвращайтесь, Вам стыдно будет в этой Варшаве! Дали зрелищ и хлеба, Взяли Вислу и Татры, Землю, море и небо, Всё, мол, наше, а так ли?! Дня осеннего пряжа С вещим зовом кукушки Ваша? Врете, не ваша! Это осень Костюшки! Небо в пепле и саже От фабричного дыма Ваше? Врете, не ваше! Это небо Тувима! Сосны - гордые стражи Там, над Балтикой пенной, Ваши? Врете, не ваши! Это сосны Шопена! Беды плодятся весело, Радость в слезах и корчах, И много ль мы видели радости На маленьком нашем шаре?! Не возвращайтесь в Варшаву, Я очень прошу Вас, пан Корчак, Не возвращайтесь, Вам нечего делать в этой Варшаве! Паясничают гомункулусы, Геройские рожи корчат, Рвется к нечистой власти Орава речистой швали... Не возвращайтесь в Варшаву, Я очень прошу Вас, пан Корчак! Вы будете чужеземцем В Вашей родной Варшаве! А по вечерам все так же играет музыка. Музыка, музыка, как ни в чем не бывало: Сэн-Луи блюз - ты во мне как боль, как ожог, Сэн-Луи блюз - захлебывается рожок! На пластинках моно и стерео, Горячей признанья в любви, Поет мой рожок про дерево Там, на родине, в Сэн-Луи. Над землей моей отчей выстрелы Пыльной ночью, все бах да бах! Но гоните монету, мистеры, И за выпивку, и за баб! А еще, ну, прямо комедия, А еще за вами должок - Выкладывайте последнее За то, что поет рожок! А вы сидите и слушаете, И с меня не сводите глаз, Вы платите деньги и слушаете, И с меня не сводите глаз, Вы жрете, пьете и слушаете, И с меня не сводите глаз, И поет мой рожок про дерево, На котором я вздерну вас! Да-с! Да-с! Да-с! Я никому не желаю зла, не умею,просто не знаю, как это делается. Как я устал повторять бесконечно все то же и то же, Падать, и вновь на своя возвращаться круги. Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже, Я не умею молиться, прости меня и помоги!.. 1970
440Гц: Как много дней, что выброшены зря... Эльдар Рязанов Как много дней, что выброшены зря, дней, что погибли как-то, между прочим. Их надо вычесть из календаря, и жизнь становится еще короче. Был занят бестолковой суетой, день проскочил – я не увидел друга и не пожал его руки живой… Что ж! Этот день я должен сбросить с круга. А если я за день не вспомнил мать, не позвонил хоть раз сестре иль брату, то в оправданье нечего сказать: тот день пропал! Бесценная растрата! Я поленился или же устал - не посмотрел веселого спектакля, стихов магических не почитал и в чем-то обделил себя, не так ли? А если я кому-то не помог, не сочинил ни кадра и ни строчки, то обокрал сегодняшний итог и сделал жизнь еще на день короче. Сложить – так страшно, сколько промотал на сборищах, где ни тепло, ни жарко… А главных слов любимой не сказал и не купил цветов или подарка. Как много дней, что выброшены зря, дней, что погибли как-то, между прочим. Их надо вычесть из календаря и мерить свою жизнь еще короче.
440Гц: Дмитрий Быков Из лирики этой осени * * * В начале ноября, в подземном переходе, При отвратительной погоде, Старуха на аккордеоне Играет «Брызги шампанского» и поет, Подземный пешеход ей неохотно подает, И я не знаю, лучше или хуже От этой музыки среди рванья и стужи Становится подземный переход. Она играет час, три, четыре И комкает забытые слова. Я думаю, что роль искусства в мире Примерно такова. В разоре, холоде, позоре К чему возвышенные зовы? Цветы, растущие на зоне, Не служат украшеньем зоны. Ах, может, если бы не музыка, Не Ариосто, не Басе — Господь давно б набрался мужества И уничтожил это все. Искусство не сводится к скудным схимам, Не костенеет под властью схем И делает мир чуть более выносимым, А если вглядеться, невыносимым совсем.
440Гц:
стихи: Илья Эренбург САМЫЙ ВЕРНЫЙ Я не знал, что дважды два - четыре, И учитель двойку мне поставил. А потом я оказался в мире Всевозможных непреложных правил. Правила менялись, только бойко, С той же снисходительной улыбкой, Неизменно ставили мне двойку За допущенную вновь ошибку. Не был я учеником примерным И не стал годами безупречным, Из апостолов Фома Неверный Кажется мне самым человечным. Услыхав, он не поверил просто - Мало ли рассказывают басен? И, наверно, не один апостол Говорил, что он весьма опасен. Может, был Фома тяжелодумом, Но, подумав, он за дело брался, Говорил он только то, что думал, И от слов своих не отступался. Жизнь он мерил собственною меркой, Были у него свои скрижали. Уж не потому ль, что он «неверный», Он молчал, когда его пытали? 1958
440Гц: Надеюсь, что не зря ... А хочешь, я Тебе открою Тайну, Один такой малюсенький секрет - Знай, люди не встречаются случайно, Случайностей, поверь мне, в жизни нет ... Не веришь? Ну тогда послушай, Не бойся: я Тебя не обману, - Представь Себе, что существуют души, Настроенные на одну струну ... Как звезды в бесконечности Вселенной, Они блуждают сотнями дорог, Чтоб встретиться когда-то непременно, Но лишь тогда, когда захочет Бог ... Для них нет норм в привычном пониманьи, Они свободны, как паренье птиц. Для них не существует расстояний, Условностей, запретов и границ ...
Ятвяг: Ты слушаешь, а я тебе читаю стихотворенье древнего поэта. И нежные созвучия востока, его шатров, его долин цветущих как только-что родившиеся скорбно, беспомощно и безутешно падают на дно военной ночи. Незаметно чтоб ангел смерти проносился в небе, лютует ветер; грохот несусветный, когда он тычется в перегородки балконов, и собаки нагоняют унылую тоску, встречая лаем пальбу патрульных в улицах пустынных. А кто-то существует. Да, возможно, что кто-то существует. Мы же здесь во власти дивных древних сочетаний пытаемся найти какой-то символ, который был бы выше прозябанья безрадостного жребия земли, где даже над могилами развалин упрямые растения цветут. увы, но не смог найти, кто переводил....
440Гц: Ятвяг, у Вас хороший вкус - не исчезайте, пожалуйста. Давно не хватало такого тонкого ценителя сложной поэзии.
Ятвяг: Спасибо! Как сложится, трудно сказать - мы только предполагаем, тогда как располагает Всевышний. И уж коли речь зашла о Нём, попробую сейчас еще поделиться тем, что люблю....
Ятвяг: Данте Божественная комедия Рай 55 И здесь мои прозренья упредили Глагол людей; здесь отступает он, А памяти не снесть таких обилии. 58 Как человек, который видит сон И после сна хранит его волненье, А остального самый след сметен, 61 Таков и я, во мне мое виденье Чуть теплится, но нега все жива И сердцу источает наслажденье; 64 Так топит снег лучами синева; Так легкий ветер, листья взвив гурьбою, Рассеивал Сибиллины слова. 67 О Вышний Свет, над мыслию земною Столь вознесенный, памяти моей. Верни хоть малость виденного мною 70 И даруй мне такую мощь речей, Чтобы хоть искру славы заповедной Я сохранил для будущих людей! 73 В моем уме ожив, как отсвет бледный, И сколько-то в стихах моих звуча, Понятней будет им твой блеск победный. 76 Свет был так резок, зренья не мрача, Что, думаю, меня бы ослепило, Когда я взор отвел бы от луча. 79 Меня, я помню, это окрылило, И я глядел, доколе в вышине Не вскрылась Нескончаемая Сила. 82 О щедрый дар, подавший смелость мне Вонзиться взором в Свет Неизреченный И созерцанье утолить вполне! 85 Я видел - в этой глуби сокровенной Любовь как в книгу некую сплела То, что разлистано по всей вселенной: 88 Суть и случайность, связь их и дела, Все - слитое столь дивно для сознанья, Что речь моя как сумерки тускла. 91 Я самое начало их слиянья, Должно быть, видел, ибо вновь познал, Так говоря, огромность ликованья. 94 Единый миг мне большей бездной стал, Чем двадцать пять веков - затее смелой, Когда Нептун тень Арго увидал. 97 Как разум мои взирал, оцепенелый, Восхищен, пристален и недвижим И созерцанием опламенелый. 100 В том Свете дух становится таким, Что лишь к нему стремится неизменно, Не отвращаясь к зрелищам иным; 103 Затем что все, что сердцу вожделенно, Все благо - в нем, и вне его лучей Порочно то, что в нем всесовершенно. 106 Отныне будет речь моя скудней, - Хоть и немного помню я, - чем слово Младенца, льнущего к сосцам грудей, 109 Не то, чтоб свыше одного простого Обличия тот Свет живой вмещал: Он все такой, как в каждый миг былого; 112 Но потому, что взор во мне крепчал, Единый облик, так как я при этом Менялся сам, себя во мне менял. 115 Я увидал, объят Высоким Светом И в ясную глубинность погружен, Три равноемких круга, разных цветом. 118 Один другим, казалось, отражен, Как бы Ирида от Ириды встала; А третий - пламень, и от них рожден. 121 О, если б слово мысль мою вмещало, - Хоть перед тем, что взор увидел мой, Мысль такова, что мало молвить: "Мало"! 124 О Вечный Свет, который лишь собой Излит и постижим и, постигая, Постигнутый, лелеет образ свой! 127 Круговорот, который, возникая, В тебе сиял, как отраженный свет, - Когда его я обозрел вдоль края, 130 Внутри, окрашенные в тот же цвет, Явил мне как бы наши очертанья; И взор мой жадно был к нему воздет. 133 Как геометр, напрягший все старанья, Чтобы измерить круг, схватить умом Искомого не может основанья, 136 Таков был я при новом диве том: Хотел постичь, как сочетаны были Лицо и круг в слиянии своем; 139 Но собственных мне было мало крылий; И тут в мой разум грянул блеск с высот, Неся свершенье всех его усилий. 142 Здесь изнемог высокий духа взлет; Но страсть и волю мне уже стремила, Как если колесу дан ровный ход, 145 Любовь, что движет солнце и светила. Это самые последние строки сочинения перевод Эфроса
Ятвяг: Диана Эфендиева Поезда От Себежа - на Псков, на Гдов... Они нас сами выбирали - Постели зимних городов И пригородов пасторали... О, как поставлен на поток Лубок вокзальных поцелуев! - Под электричек "аллилуйю" Свободы водочный глоток. Желанье мочь. Желанье сметь. Усвяты. Кунья. Невель. Велиж... О, как легко и свято веришь В названий сладостную медь, Во вседоступность языка! А горизонт - нечеток, вытерт... От Чудово - Любанью - в Питер. И дальше, дальше, - в облака... * * * Я на лето сниму старый дом между сосен у моря Там, где замерло время, уснув в створках ракушек хрупких Где на стенах букеты из трав пахнут пряно и горько В чашке с белой эмалью лесные стоят незабудки Сине-белую скатерть накину на стол у окошка И в заварочный чайник добавлю душицы и мяты И до блеска начищу песком все кастрюли и ложки И прохладные простыни будут свежи и несмяты И в каких-то неспешных делах вдруг опустится вечер Станет войлочно шаркать, шуршать и скрипеть половицей И дрожащий огонь поцелует высокие свечи И закроется книга с закладкой на третьей странице И устроившись в кресле, укутаюсь клетчатым пледом В летаргическом сне ожиданья тебя и рассвета И когда ты придешь, я кормить тебя буду обедом Земляничным вареньем, впитавшем все запахи лета И лиловая ночь растворит в тишине эту дачу Будем просто молчать и сидеть, взяв друг друга за руки И, должно быть, легко и внезапно мы оба заплачем От спокойного счастья между сосен у моря разлуки
Ятвяш: Валерий Прокошин Заучив расписание вместе с разлукою, Сяду в поезд, не ведая, что под Калугою Вдруг нахлынет чужая, холодная древняя Ностальгия по имени Анна Андреевна. И воскреснут над умершим, мартовским снегом Имена, обожженных Серебряным веком. И почудится: время чужими страницами Шелестит, словно ночь - перелетными птицами. Поезд в прошлое мчится: история в панике, Ностальгия всю ночь дребезжит в подстаканнике, Кто-то долго стучит кулачком под колесами. Возвращается классика страшными дозами. И мелькают за окнами снова и снова - Переделкино, Внуково и Комарово... Вновь судьба на ладони - рублевою решкою, Девятнадцатый век смотрит вслед мне с усмешкою. Мне казалось, что это виденье не кончится, Даже в самом конце моего одиночества. Но приходят другие - менять расписание Там, где Осип с Иосифом ждут обрезания. У пришедших, крещенных вчера Интернетом, Ничего за душой, кроме юности нету. Хоть в Москве, хоть в Париже... да хоть под Калугою Всех заносит одной виртуальною вьюгою. Осторо... осторожнее, Не пролей впопыхах Из пустого в порожнее: Эти - ох! Эти - ах! Всеми русскими гласными Обжигая гортань, Жизнь уходит оргазмами Прямо в Тмутаракань. Никакого события С точки зрения Ра: Ну, любовь, ну, соитие - Ломовая игра. Привкус щавеля конского На бесстыжих губах. В переводе с эстонского Только - ох или ах! Так предсмертными стонами, Что уже не сберечь, По осенней Эстонии Разливается речь. Сны размалеваны страшными красками - Крымско-татарскими, крымско-татарскими... Ночь пробежала волчонком ошпаренным, Ты изменяешь мне с крымским татарином. Горькой полынью - а что ты хотела - Пахнет твое обнаженное тело. Соль на губах, на сосках, и в промежности - Солоно... Я умираю от нежности. Я забываю, что нас было трое, В синей агонии Черное море. Дальние волны становятся близкими, Берег усыпан татарами крымскими. День догорает золой золотою, Чайки парят надувною туфтою. Щурься, не щурься в замочные скважины - Палехом наши оргазмы раскрашены. Пусть я отсюда уеду со всеми, Вот тебе, Азия, русское семя! Смазаны йодом окрестности Крыма В память о ревности Третьего Рима. Выйти из дома, пройти мимо старой котельной, Школы, церквушки - и дальше, такая идея. И заблудиться - и выйти на берег кисельный, Господи, где я? Вечер - на вдохе - густой, словно каша из гречки, Сотни июльских мурашек промчались по коже: Девушка с парнем лениво выходят из речки - Голые, Боже! Медленный танец и ангельский звук песнопений, Краски смешались и стали почти неземными. Что это с ней... почему он встает на колени... Что это с ними? Мне этот мир недоступен... отравленный воздух - Выдох... вжимаюсь всем телом в березу, как дятел. И наблюдаю за тайными играми взрослых. Я - наблюдатель. - Кто это там, в голубом полумраке прищура Целится взглядом безумным, как камень в полете? - Тише. Смотри, этот мальчик похож на амура, Только из плоти.
Ятвяг: Осип Мандельштам Стихи к H. Штемпель 1 К пустой земле невольно припада́я, Неравномерной сладкою походкой Она идёт — чуть-чуть опережая Подругу быструю и юношу-погодка. Её влечёт стеснённая свобода Одушевляющего недостатка, И, может статься, ясная догадка В её походке хочет задержаться — О том, что эта вешняя погода Для нас — праматерь гробового свода, И это будет вечно начинаться. 2 Есть женщины сырой земле родные, И каждый шаг их — гулкое рыданье, Сопровождать воскресших и впервые Приветствовать уме́рших — их призванье. И ласки требовать от них преступно, И расставаться с ними непосильно. Сегодня — ангел, завтра — червь могильный, А послезавтра только очертанье… Что было поступь — станет недоступно… Цветы безсмертны, небо целокупно, И всё, что будет,— только обещанье. <4 мая 1937>
440Гц: ...ой, как хорошо - елей для уставшего путника в поисках приюта душе.... Это я о Данте Алигьери... Свои вчерашние эмоции не успела отправить - как тут целая поэтическая энциклопедия появилась с грустными выводами... (Простите, устаю - сил вчера не хватило на достойный ответ ...) Конечно заценила, как прощупываете почву моих сфер интересов.. Музы, рыдать перестаньте, Грусть вашу в песнях излейте, Спойте мне песню о Данте Или сыграйте на флейте. Дальше, докучные фавны, Музыки нет в вашем кличе! Знаете ль вы, что недавно Бросила рай Беатриче, Странная белая роза В тихой вечерней прохладе... Что это? Снова угроза Или мольба о пощаде? Жил беспокойный художник. В мире лукавых обличий - Грешник, развратник, безбожник, Но он любил Беатриче. Тайные думы поэта В сердце его прихотливом Стали потоками света, Стали шумящим приливом. Музы, в сонете-брильянте Странную тайну Отметьте, Спойте мне песню о Данте И Габриеле Россетти. ( Гумилёв...) (Нелирическое отступление: мне за вами чисто физически не угнаться... Сейчас пост, авитаминоз, переболели гриппом и восстановливаем силы. День - в насущной суете, а вечерами наступает усталость, и сил нет почитать... Уж простите великодушно - конечно впечатлилась стихами Данте ( я тоже их люблю - но мне мучительней начало: "Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу... ) уснула на первой фразе сегодняшнего ответа, так и не отправив его... НЕ впадайте в крайности, я внимательно прочту все ваши движения души, если не сразу, то позднее - вижу в посылах приглашение к диалогу. Но пауза в нём - тоже мысль, чтоб чувства укрепились, созрел ответ - не торопите день...
Ятвяг: спасибо снова :) Просто меня иногда прорывает. Да и сложилось, что пока есть доступ к Сетке. Скоро лафа кончится.... Во мне борются два качества - с одной стороны хочется делиться, с другой стороны червь точит, что все уже всем давно известно и без меня....
Ятвяг: Да! Кстати! Что у меня выше - вовсе не шутка! Но, тем не менее - всех форумчан с 1 апреля!!!!!!!!!
440Гц: Ятвяг пишет: Диана Эфендиева Поезда От Себежа - на Псков, на Гдов... Они нас сами выбирали - Постели зимних городов И пригородов пасторали... Крутизна - никогда не слыхивала этих чудесных стихов... Великолепно!!! Спасибо! в "отместку" из Кононова... http://sebezh.myqip.ru/?1-11-0-00000000-000-10001-0-1420969677 ЭЛЕГИЯ ОТЪЕЗДА Над скушной толпой - иероглифы "Рыба" и "Мясо". Листок календарный последний оторван как чек. Чуть тлеет Россия, преступный кончается век. Обломки души на промерзшем асфальте дымятся. Какой-то маньяк указует холодным перстом в опухшее небо над гладкой, как шар, головою. Повыцвело время, пространство свернулось листом печальной газеты с начальным названием "Двое". Грохочут колесами ставшие близкими дали. Россия не дом, а вокзал для случайных марусь, и пряник разрезанный с сахарной надписью "Русь" детишки грызут на занюханном этом вокзале. Здесь вечные толки о голоде и недороде. Грохочут колеса, пространство и сердце дробя. Ты очень умен, только черт не глупея тебя. Багаж невесом твой, а поезд твой скоро уходит. Теперь при прощаньях прощаешься навек, по сути. Пусть грешник выносит к вагону свой легонький груз. Россия не дом, а вокзал для случайных марусь, но ад никогда никому не откажет в приюте. 8 января 1992 год. ...хотя, на это мрачной ноте не стоит хоронить себя и Русь, И продолженье темы этой есть в глубинке, за что держусь... *** Шоссе. Дома в один этаж стоят спокойно и тверезо. Сквозь нераскрашенный пейзаж как дым, струятся ввысь березы. Плеснет закат холодный луч в окно, немытое от века. Дремучесть слов, липучесть туч - тут все по росту человека. Тропа. Сарай. За ним сортир. Забор полутораметровый, а в темной глубине квартир любовь, как оголенный провод. (Г.Кононов)
Ятвяг: Очень часто в стихах одновременно присутствуют и горечь, и ирония... Сегодня все-таки 1 апреля... Франсуа Вийон Баллада поэтического состязания в Блуа От жажды умираю над ручьем, Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя, Куда бы ни пошел, везде мой дом, Чужбина мне – страна моя родная. Мне из людей всего понятней тот, Кто лебедицу вороном зовет. Я сомневаюсь в явном, верю чуду. Нагой, как червь, пышнее всех господ, Я всеми принят, изгнан отовсюду. Я скуп и расточителен во всем, Я жду и ничего не ожидаю, Я нищ, и я кичусь своим добром. Трещит мороз – я вижу розы мая. Долина слез мне радостнее рая. Зажгут костер – и дрожь меня берет, Мне сердце отогреет только лед. Запомню шутку я и вдруг забуду, И для меня презрение – почет, Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не вижу я, кто бродит под окном, Но звезды в небе ясно различаю. Я ночью бодр и засыпаю днем. Я по земле с опаскою ступаю, Не вехам, а туману доверяю. Глухой меня услышит и поймет. И для меня полыни горше мед. Но как понять, где правда, где причуда? И сколько истин? Потерял им счет. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не знаю, что длиннее – час иль год, Ручей иль море переходят вброд? Из рая я уйду, в аду побуду. Отчаянье мне веру придает. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Перевод И.Эренбурга
440Гц: Ой - с ДНЁМ ДУРАКА!!! - спасибо! - сейчас в отделе поздравлений всех огорошу, кто ещё не вспомнил об поэтическом моменте... Тут только Губерман может помочь. Наш разум лишь смехом полощется от глупости, скверны и пакости, а смеха лишенное общество скудеет в клиническом пафосе. Гарики
Ятвяг: К.И.Галчинский СОН ПСА Цветной капусты в поле хватает на всю жизнь — знай нажирайся вволю да костью не давись! Ужо набью я брюхо капустою цветной. О, вольная житуха! Я чудный пес цепной! И ждет меня в алькове, коль я туда зашел, на четырех воловьих копченых ножках стол. Сжираю все четыре, осталась лишь доска. В прекрасном этом мире неведома тоска. По лугу ходят телки, их всех шестьдесят шесть — сосиски, да и только, их взять бы да и съесть, так разом все сцепленье аж в километр длиной. О, чудное мгновенье, о, мир прекрасный мой. На горке лес дремучий, стволы — как колбаса, и вереск в нем пахучий, как соус, разлился. Я этот лес сжираю, по мискам соус лью. Живи, не умирая! О, слава бытию! Но — осень! С каждой ветки дождинки — кап, кап, кап. Чу! С веточек котлетки летят. Но прочь из лап их вырывает ветер, в глаза мне брызжет жир. Свинячий месяц светит. О, что за свинский мир! (перевод - Л. Мартынова) А, кстати, как тут под кат убирать излишне длинный текст?
Ятвяг: Тимур Кибиров НЕАПОЛИТАНСКАЯ ПЕСНЯ Скажите, девушки подружке вашей, что я в отцы гожусь ей, к сожаленью, что старый пень я и вряд ли буду краше. Еще о том, девчонки, объясните, что я ночами сплю, но просыпаюсь, ее завидя, и сладкой дурью маюсь! Шепните ей, что я в тоске смертельной, но от нее мне ничего не надо, и серенаду пускай она считает колыбельной!
Ятвяг: Пьер Ронсар Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб, И смерть уже меня не выпустит из лап. Я страшен сам себе, как выходец из ада. Поэзия лгала! Душа бы верить рада, Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап. Прощай, светило дня! Болящей плоти раб, Иду в ужасный мир всеобщего распада. Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он, Как уничтожен я, во что я превращен. Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя, Стараясь тихо снять слезу с моей щеки. Друзья, любимые, прощайте, старики! Я буду первый там, и место вам займу я. Я к старости клонюсь, вы постарели тоже. А если бы нам слить две старости в одну И зиму превратить — как сможем — в ту весну, Которая спасет от холода и дрожи? Ведь старый человек на много лет моложе, Когда не хочет быть у старости в плену. Он этим придает всем чувствам новизну, Он бодр, он как змея в блестящей новой коже. К чему вам этот грим — вас только портит он, Вы не обманете бегущих дней закон: Уже не округлить вам ног, сухих, как палки, Не сделать крепкой грудь и сладостной, как плод. Но время — дайте срок! — личину с вас сорвет, И лебедь белая взлетит из черной галки. Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет! Он хочет сотый раз увидеть без рубашки Мою любимую, пощупать все: и ляжки, И ту, и эту грудь, и спину, и живот. Так лечит он ее? Совсем наоборот: Он плут, он голову морочит ей, бедняжке, У всей их братии такие же замашки. Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет! Ее родители, прошу вас, дорогие,— Совсем расстроил вас недуг моей Марии! — Гоните медика, влюбленную свинью! Неужто не ясна вам вся его затея? Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея, Ей исцеление, ему — болезнь мою. Да женщина ли вы? Ужель вы так жестоки, Что гоните любовь? Все радуется ей. Взгляните вы на птиц, хотя б на голубей, А воробьи, скворцы, а галки, а сороки? Заря спешит вставать пораньше на востоке, Чтобы для игр и ласк был каждый день длинней. И повилика льнет к орешнику нежней, И о любви твердят леса, поля, потоки. Пастушка песнь поет, крутя веретено, И тоже о любви. Пастух влюблен давно, И он запел в ответ. Все любит, все смеется, Все тянется к любви и жаждет ласки вновь. Так сердце есть у вас? Неужто не сдается И так упорствует и гонит прочь любовь? Когда в ее груди пустыня снеговая И, как бронею, льдом холодный дух одет, Когда я дорог ей лишь тем, что я поэт, К чему безумствую, в мученьях изнывая? Что имя, сан ее и гордость родовая — Позор нарядный мой, блестящий плен? О нет! Поверьте, милая, я не настолько сед, Чтоб сердцу не могла вас заменить другая, Амур вам подтвердит, Амур не может лгать: Не так прекрасны вы, чтоб чувство отвергать! Как не ценить любви? Я, право, негодую! Ведь я уж никогда не стану молодым, Любите же меня таким, как есть,— седым, И буду вас любить, хотя б совсем седую. Я так спешил к тебе (отчаянье берет) А ты и поцелуй мне подарила. Невкусный поцелуй, холодный как могила, - Диана Феба так целует дважды в год. Невеста - жениха, когда кругом народ, И внучка - бабушку. Ужель ты разлюбила. Где влажность томная, где жар, и страсть, и сила, Где нежность чувств? Иль горек стал мой рот?! Учись у голубей: они весь день украдкой, Целуясь клювом в клюв, воркуют в неге сладкой, И для забав любви им даже мало дня. Так я прошу тебя, как это мне не грустно, Ты лучше никогда впредь не целуй меня; А хочешь целовать - тогда целуйся вкусно! Коль на сто миль найдется хоть одна Бабенка вздорная, коварная и злая, - Меня в поклонники охотно принимая, Не отвергает чувств и клятв моих она. Но кто мила, честна, красива и нежна, Хотя б я мучился по ней одной вздыхая, Хотя б не ел, не спал - судьба моя такая! - Она каким-нибудь ослом увлечена. И как же не судьба? Все быть могло б иначе, Но такова любовь, и так устроен свет, - Кто счастье заслужил, тому ни в чем удачи, А дураку зато ни в чем отказа нет. Любовь изменница, как ты хитра и зла. И как несчастен тот, в чье сердце ты вошла!
Ятвяг: Спасибо! Кононов - и ответ достоный, и ПОЭТ.... Я благодарен тем, кто мне его открыл.
440Гц: Ятвяг пишет: А, кстати, как тут под кат убирать излишне длинный текст? Выделить необходимое и нажать последнюю кнопку
Ятвяг: Напрасно девушки не любят стариков И не хотят их лаской ублажать: Мальчишка переспал, и был таков; А старенький не сможет убежать! То же Губерман :)
Ятвяг: Иегуда Галеви (Иехуда бен Шмуэль Галеви) 1075 - 1141 Солнце по лестнице неба сошло величаво – воинство вышнее месяц возглавил по праву. Ночь – негритянка в плаще темно-синего шелка, в золоте пряжек, в несчетных алмазных заколках. С неба низвергнуты, звезды-изгнанницы – в горе, в горьком рассеянье трепетно смотрят из моря, - к водной стихии свое естество приспособя, светятся там и свои размножают подобья. Лоно морское спокойно, как ширь небосклона, в искристых блестках и небо, и водное лоно; где же тут небо, где – море? Гаданье – бесцельно: видно, два моря тут ныне слились безраздельно! Есть между ними и третье – двух первых чудесней: сердце мое со внезапно нахлынувшей песней!
Яцьвяг: 440Гц Любезная Нота Ля Первой Октавы! Мне не удается ставить свои спасибы под сообщениями, вероятно потому, что я незарегистрирован.... а регистрироваться просто не хочется Но отсутствие "спасиб" вовсе не означает, что я ничего не читаю.... читаю
Яцьвяг: А для редактирования уже отсланного сообщения возможностит имеются? У меня очепяточка... когда хотел сказать, что неверно думоть, будто я ничего не читаю, раз нет моих "спасибов"
Ятвяг: Баба Тахир (Баба Тахир Урьян Хамадани) 971 - 1029 отдельные рубаи в произвольном порядке.... (вообще-то в сети можно найти более полную версию его "Рабаят") Я — море, что бурлит, вкрапленное в алмаз, Над буквой точка та, что суть меняет фраз. В тысячелетье раз приходит в мир достойный. Я тот, что родился в тысячелетье раз. Таким уж создан я — веселым и печальным, И все ж нельзя меня считать необычайным. Из праха создан я. Кого там только нет?! А значит, я таким родился не случайно. Не закрывай ушей, создатель, на замок! Внемли мне! Ты один, я тоже одинок. Твердят, что не дал бог друзей Баба Тахиру, А что ему друзья, коль друг Тахира — бог. Всей красоты твоей я так и не постиг. Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих, Но ты красивей их, к тому ж — цветут неделю, А ты надежда всех бессчетных дней моих. Цветет веками степь и отцветет не скоро. Столетьями в горах цветы ласкают взоры. Одни приходят в мир, других уносит смерть, А степь — все та же степь, и горы — те же горы. Ты — мой дворец! Для глаз нет ничего милее. Ступай в мои глаза, любимая, смелее. Но берегись ресниц! Заденешь хоть одну И занозишь ступню неосторожно ею.
440Гц: Яцьвяг пишет: Мне не удается ставить свои спасибы под сообщениями, вероятно потому, что я незарегистрирован.... а регистрироваться просто не хочется Регистрация на этом форуме - самая упрощённая, не требующая никаких личных данных, лишь имя (любое, оно у Вас есть - хоть и вариациях ) и Вам известный пароль, только тогда откроется ряд функций, которые для незарегистрированных отсутствуют в самой программе сервера myqip.ru. Регистрация происходит во время отправки поста, путём проставки галочки в опции "зарегистрироваться" - введите и запомните пароль. С регистрацией включится: контроль за новыми и активными в общении темами, обновления тем прочитанных, возможность правок, личный кабинет для внутренней личной переписки, возможность "плюсования" постов и доступ в закрытые темы "Гайд-парка" и др. возможности, ни к чему специально никого не обязывающие, даже если посты одноразовые. Так что Ваш страх регистрации - надуманный. Всё, что мы сейчас с Вами технически выясняем в теме "Стихи" - после регистрации можно пояснять в личном кабинете, не подключая внимание посторонних и не засоряя тему отвлечёнными вопросами и обсуждениями... С уважением, 440Гц
Ятвяг: Пабло Неруда Простите, что мои глаза светились лишь тусклым светом океанской пены, простите, что у моего пространства ни гавани, ни края, ни конца. Всегда был монотонным мой напев, а слово — будто сумрачная птица, как живность меж камней, как неутешность студёной, вечно девственной планеты. Простите за сквозную непрерывность воды, камней и пены, за абсурд приливов — здесь моё уединенье, здесь соль кусает стены моего таинственного бытия, где я — лишь малая частица мирозданья, всегдашней дали, чьи колокола её дробят и множат в стольких волнах, - часть тишины, чьи водоросли тихо опутывают тонущий напев. Перевод с испанского П. Грушко, 1977
Ятвяг: Олег Горшков (Ярославль) древний стишок, посвященный другу детства, Мареку Аста ла виста, дон, аста ла виста. Качнулся сгусток ночи за окном. Забрезжило. Пора остановиться – Не зачерпнешь беспамятства с вином. Из дворницкой, где пряно пахнут мётлы Арбузной коркой, снегом, табаком, Печальный гранд, чей пьяный глаз намётан, Ты в осень подопечную, тайком, Устало выйдешь, выдохнешь, заплачешь. Подробная предутренняя тишь Твоей, в лачугах спрятанной Ламанчи Так высока, что в звуки не вместишь, Глубинна так, что в голубиной, вербной, Накуренной укромности двора Вся топь времен разверзнется, наверно, За ломкий миг от ночи до утра. Нет, им не сбережешься от сиротства, От вставшей комом в горле тишины. Таков последний взнос за донкихотство, Которым мы похожи и смешны. Прощаясь и прощая, шепчут листья, Сгорающие в сумерках двора: Аста ла виста, дон, аста ла виста! И не остановиться. Всё... пора...
Ятвяг: Александр Кабанов (Киев) Какое вдохновение - молчать, особенно - на русском, на жаргоне, а за окном, как роза в самогоне, плывет луны прохладная печать. Нет больше смысла - гнать понты, калякать, по-фене ботать, стричься в паханы: родная осень, импортная слякоть, весь мир - сплошное ухо тишины. Над кармою, над библией карманной, над картою (больничною?) страны - поэт - сплошное ухо тишины с разбитой перепонкой барабанной. Наш сын уснул, и ты, моя дотрога, курносую вселенную храня - не ведаешь, молчание - от Бога, но знаешь, что ребенок - от меня. 1994 Мой милый друг, такая ночь в Крыму, что я – не сторож сердцу своему, рай переполнен - небеса провисли, ночую в перевёрнутой арбе, и если перед сном приходят мысли, то как заснуть при мысли о тебе? Такая ночь токайского разлива, сквозь щели в потолке, неторопливо струится и густеет, августев. Так нежно пахнут звёздные глубины подмышками твоими голубыми; уже, наполовину опустев, к речной воде, на корточках, с откосов – сползает сад – шершав и абрикосов, в консервной банке – плавает звезда, о, женщина – сожжённое огниво: так тяжело, так страшно, так счастливо, и жить всегда – так мало, как всегда. 1991
440Гц: Ятвяг пишет: Цветет веками степь и отцветет не скоро. Столетьями в горах цветы ласкают взоры. Одни приходят в мир, других уносит смерть, А степь — все та же степь, и горы — те же горы. МУДРЕЦЫ Тот тезис, в ком обрел предмет Объем и содержанье, Гвоздь, на который грешный свет Повесил Зевс, от страшных бед Спасая мирозданье, Кто этот тезис назовет, В том светлый дух, и гений тот, Кто сможет точно взвесить, Что двадцать пять - не десять. От снега - холод, ночь - темна, Без ног - не разгуляться, Сияет на небе луна. Едва ли логика нужна, Чтоб в этом разобраться. Но метафизик разъяснит, Что тот не мерзнет, кто горит, Что все глухое - глухо, А все сухое - сухо. Герой врагов разит мечом, Гомер творит поэмы, Кто честен - жив своим трудом, И здесь, конечно, ни при чем Логические схемы. Но коль свершить ты что-то смог, Тотчас Картезиус и Локк Докажут без смущенья Возможность совершенья. За силой - право. Трусить брось - Иль встанешь на колени. Издревле эдак повелось И скверно б иначе пришлось На жизненной арене. Но чем бы стал порядок тот, Коль было б все наоборот, Расскажет теоретик - Истолкователь этик: «Без человека человек Благ не обрящет вечных. Единством славен этот век. Сотворены просторы рек Из капель бесконечных!» Чтоб нам не быть под стать волкам, Герр Пуффендорф и Федер нам Подносят, как лекарство: «Сплотитесь в государство!» Но их профессорская речь - Увы!- не всем доступна. И чтобы землю уберечь И нас в несчастья не вовлечь, Природа неотступно Сама крепит взаимосвязь, На мудрецов не положась. И чтобы мир был молод, Царят любовь и голод! 1795 Фридрих Ш.... (Пер. Л.Гинзбурга.)
Ятвяг: Ольга Ермолаева Первый катер на Керчь в неприютную рань — запах помню, но выключен звук; побреши о бессмертной любови, Темрюк, но останься светла, Тамань. Средь цыганок-шалав, местных с вечным лещом (зелень-мелень, орехи, кишмиш), кто меня укрывал офицерским плащом и смеялся: «Земфира, ты спишь?» Как сигнальные бакены алы вдали; это водка? коньяк? — «Стрижамент»… это крупно-зернисто, в станичной пыли Ходасевича слово «брезент». …Я три года живу точно злой делибаш, жизнь моя ни о чем — суррогат. …Эта речь месхетинцев: из русского — мат, но блеснуло и в ней: «карандаш». И когда, ох, загонят — нет, не за Можай, мы останемся только вдвоём. Я скажу ему: «Ну, если что, извиняй. Погуляла и будет. Пойдём.» 9 мая 2006. посвящается IF Я себя и не помню такой: мокрый снег (пить хотелось!) жующей средь детдомовской гиблой шпаны — каждый недоросль, ослух!.. Низачем, просто так, на рыбалке, кривясь, достающей целлофановый рыбий пузырь: странно, в рыбах — и воздух! О, как я ненавидела одеколон "Кара-Нова", слепоты же куриной страшась, с её горе-цветами... Не поверишь, одна, за болотом, средь царства лесного распевала в верхушках деревьев как птица, часами! ...Жизнь моя тут, над Нижнею Масловкой, двадцать восьмого, из среды снегопада ужасными зырит глазами... Мне ничто не мешало... Хотя от советчиков рьяных, от зрачков этих рысьих, от чёрного ногтя, от сглазу я себя ощущала как фельдшер среди зачумлённых, сельский фельдшер, что лечит, махнувши рукой на заразу. ...Эти простосердечные речи, подъёмные краны, материнские эти картофельные кожурки... Мне ничто не мешало с тобой, даже и тараканы, что коньячные рюмки нанюхивали на Каширке. 28 декабря 2009 года
Jatwjag: Светлана Власенко ...что жизнь прошла, что дождь прошёл - немного, в сущности, отличий, всё тот же свет и купол птичий сквозь вязь ветвей, но хорошо и горько дышится, в дали чуть слышный отзвук - отклик горний и пара капель на ладони, и запах сохнущей земли...
Ятвяг: Геннадий Каневский Херувимская Лист лимонный падает, и золотые нити В воздухе прозрачном пишут строгое реченье: "Иже херувимы восхотяше песнь творити - Всякое житейское отложим попеченье…" Всякое!.. - Вы слышали? - Просящему - ко благу, К радости - дающему, молящему - к покою, Ветерок подхватывает жженую бумагу И разносит пo миру реченье золотое. То, что здесь сгорало, то в иной дали - небесной - Из огня восстанет, словно сказочная птица; Слово опалённое, летящее над бездной, К чистому источнику однажды возвратится. Выйдем потрясенно из убежищ и укрытий, Имя повторяя, не помянутое всуе… Иже херувимы восхотяше песнь творити - Не перебивая, тихо сядем одесную, Сядем также ошую, но не вблизи - поодаль, У ключа Саронского ли, на горе Синая, Место оставляя перешедшему по водам, И - на берег ставшему, и - севшему меж нами. Слышите? - поют они, как мы не сможем - где там… Голоса их хриплые переполняют небо. Крылья их помятые нам будут вместо света. Песни их таинственные будут вместо хлеба. Кто глаза закроет нам? - Никто их не закроет. Кто заткнет нам уши? - Уж не ты ли, воин Рима? Легкий шелест вечности и холодок покоя - Пойте песню Господеви: "Иже херувимы..." как если бы жизнь начиналась - окном. дождем синеватым. рассказанным сном. бельем на веревке дворовой. тарзанкой твоей двухметровой. резинкой. картинкой. вином. домином. кином про расклад беспонтовый. как если бы ты в моей жизни - была. жила до сих пор. паутинки плела крючком - из оборванных ниток. любви отдавала избыток. цвела. облепиху водой развела. (ругаемый мною напиток). как если бы вдруг, заскучав, собралась. у двери, помедлив, рукою взялась за нитку - за малую малость - и все на глазах развязалось. и только - окно. как распахнутый глаз, с которого жизнь начиналась. там, где нету ни дна, ни строки, на краю областей отдаленных - начинается ветер с реки, убивающий все пустяки, отнимающий лепет у легких. спелым светом летят фонари. гаснут звуки, пройдя мимо кассы. вот погаснут, тогда - говори, свистословь, заполняй пустыри - темный дух, повелитель пластмассы. жизнь напрасна, но тем и честна. шепот страшен - затем и беззвучен. свист, и шелест, и будто - "грена..." по губам разбирает весна. мы язык этот тихий изучим. мы-то знаем: потом - балагурь, суетись, угрожай бестолково, разводи свою чуйскую дурь, лебези, у постели дежурь - не дождешься последнего слова.
440Гц: http://sebezh.myqip.ru/?1-11-0-00000012-000-30-0#026.002.001 Ятвяг Геннадий Каневский пишет: суетись, угрожай бестолково, разводи свою чуйскую дурь, лебези, у постели дежурь - не дождешься последнего слова. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. В. Ерофеев Покуда в замках загнивают нравы и детям снятся ужасы войны, шиповник осыпается на травы, и греются на солнце валуны, и время - словно медленные воды, и в мареве купаются поля, нам только не по климату свобода, и корчится под танками земля. Бессмысленны о будущем гаданья, кровава и бессмысленна борьба. Цветенье - все равно, что увяданье. Усталостью пропитана судьба. Стервятники выклевывают очи у латников, стоявших до конца, но слышит Бог, о чем толкуют ночью тень Гамлета и тень его отца. Геннадий Кононов
440Гц: Вневременье распалось в дождь веков И просочились тысячи столетий. Мир конусообразною горой Покоился на лоне океана. С высоких башен, сложенных людьми, Из жирной глины тучных межиречий Себя забывший Каин разбирал Мерцающую клинопись созвездий. Кишело небо звездными зверьми Над храмами с крылатыми быками. Стремилось солнце огненной стезей По колеям ристалищ Зодиака. Хрустальные вращались небеса И напрягались бронзовые дуги, И двигались по сложным ободам Одна в другую вставленные сферы. И в дельтах рек — Халдейский звездочет И пастухи Иранских плоскогорий, Прислушиваясь к музыке миров, К гуденью сфер и к тонким звездным звонам, По вещим сочетаниям светил Определяли судьбы царств и мира. Все в преходящем было только знак Извечных тайн, начертанных на небе. М.Волошин
440Гц: А это одно из моих любимых на протяжении, без малого, 30 -лет... Евгений Баратынский ГНЕДИЧУ, КОТОРЫЙ СОВЕТОВАЛ СОЧИНИТЕЛЮ ПИСАТЬ САТИРЫ Враг суетных утех и враг утех позорных, Не уважаешь ты безделок стихотворных, Не угодит тебе сладчайший из певцов Развратной прелестью изнеженных стихов. Возвышенную цель поэт избрать обязан. К блестящим шалостям, как прежде не привязан Я правилам твоим последовать бы мог; Но ты ли мне велишь оставить мирный слог И, едкой желчию напитывая строки, Сатирою восстать на глупость и пороки? Миролюбивый нрав дала судьбина мне И счастья моего искал я в тишине; Зачем я удалюсь от столь разумной цели? И звуки легкие пастушеской свирели В неугомонный лай неловко превратя, Зачем себе врагов наделаю шутя? Страшусь их множества и злобы их опасной Полезен обществу сатирик беспристрастной; Дыша любовию к согражданам своим, На их дурачества он жалуется им: То укоризнами восстав на злодеянье, Его приводит он в благое содроганье, То едкой силою забавного словца Смиряет попыхи надутого глупца; Он нравов опекун и вместе правды воин Всё так; но кто владеть пером его достоин? Острот затейливых, насмешек едких дар, Язвительных стихов какой-то злобный жар И их старательно подобранные звуки, За беспристрастие забавные поруки! Но если полную свободу мне дадут, Того ль я устрашу, кому не страшен суд, Кто в сердце должного укора не находит, Кого и божий гнев в заботу не приводит, Кого не оскорбит язвительный язык! Он совесть усыпил, к позору он привык. Но слушай: человек, всегда корысти жадный, Берется ли за труд наверно безнаградный? Купец расчетливый из добрых барышей Вверяет корабли случайностям морей. Из платы, отогнав сладчайшую дремоту, Поденщик до зари выходит на работу; На славу громкую надеждою согрет, В трудах возвышенных, возвышенный поэт; Но рвенью моему что будет воздаяньем: Не слава ль громкая? я беден дарованьем. Стараясь в некий ум соотчичей привесть, Я благодарность их мечтал бы приобресть, Но право смысла нет во слове: благодарность, Хоть нам и нравится его высокопарность. Когда сей редкий муж, вельможа-гражданин От дней Фелицыных оставшийся один, Но смело дух его хранивший в веке новом, Обширный разумом и сильный, громкий словом, Любовью к истине и к родине горя, В советах не робел оспоривать царя, Когда, прекрасному влечению послушный, Внимать ему любил монарх великодушный, Из благодарности о нем у тех и тех Какие толки шли? — «Кричит он громче всех, О благе общества как будто бы хлопочет, А, право, риторством похвастать больше хочет; Катоном смотрит он, но тонкого льстеца От нас не утаит под строгостью лица». Так, лучшим подвигам людское развращенье Придумать силится дурное побужденье; Так, исключительно посредственность любя, Спешит высокое унизить до себя; Так, самых доблестей завистливо трепещет И, чтоб не верить им, на оные клевещет! .................. .................. Нет, нет! разумный муж идет путем иным, И, снисходительный к дурачествам людским, Не выставляет их, но сносит благонравно; Он не пытается, уверенный забавно Во всемогуществе болтанья своего, Им в людях изменить людское естество. Из нас, я думаю, не скажет ни единой Осине: дубом будь, иль дубу — будь осиной; Меж тем, как странны мы! меж тем любой из нас Переиначить свет задумывал не раз.
440Гц: А вот ещё... Шандор Петёфи - Что такое любовь?! Стихия Дикой Страсти (Отрывок) (Перевод Леонида МАРТЫНОВА) Попробуй их останови, - Чирикающих о любви Молокососов желторотых ! - Я говорю о виршеплётах ! . . Молю их: "Дайте нам покой ! - Казнить не надо род людской ! . . Любовь ?! - А что она за птица ? Скажите — где она гнездится ? Похлёбка, что сварили вы В кастрюльке глупой головы, — Все эти клёцки восклицаний В шафранной жижице мечтаний, Где, в мути хныканий упрев, Как перец, жёлт петуший гнев, — Подумайте: любовь ли это ? ! " О желторотые поэты ! - Вам надо ждать немало дней, Чтоб знать любовь и петь о ней. Носи в душе сомнений стрелы ! И так мечтай, чтоб кровь кипела ! . . * * * * * * * Взаимности сумей добиться ! Женись, чтоб с волей распроститься ! - Её навек похоронить, Навек себя обременить Постылой будничной заботой, Дневною и ночной работой ! - Чтоб житница была полна ! И чтоб капризная жена Не стала бы ещё капризней, — Ну, словом, все печали в жизни Принять на плечи будь готов ! - ...Вот это всё и есть ЛЮБОВЬ ! ! ! Колто, 1847 г.
440Гц:
440Гц: Ятвяг, согласитесь, что любовь "редактирует" человека и раскрывает благословенность мира? Что называется - ПРИМИРЯЕТ ..?.. ПЕТРАРКА На жизнь мадонны Лауры (LXI) Благословен день, месяц, лето, час И миг, когда мой взор те очи встретил! Благословен тот край, и дол тот светел, Где пленником я стал прекрасных глаз! Благословенна боль, что в первый раз Я ощутил, когда и не приметил, Как глубоко пронзен стрелой, что метил Мне в сердце Бог, тайком разящий нас! Благословенны жалобы и стоны, Какими оглашал я сон дубрав, Будя отзвучья именем Мадонны! Благословенны вы, что столько слав Стяжали ей, певучие канцоны, - Дум золотых о ней, единой, сплав!
Ятвяг: Ольга Родионова (США) Не дразни фараона - корзинка тебя не спасет, И река не снесет, занесет набегающим илом, Притворившийся лотосом Логос из тысяч и сот Не тебя изберет, навсегда унесенного Нилом. Эту избранность трудно нести - откажись, отвяжись, Дай теченью промыть, обтекая, глазницы пустые. Лучше пусть оборвется еще бессловесная жизнь, Чем скрижали на камне толочь и водить по пустыне, Чем во имя одних половину других извести, Стать орудием Логоса, слез и проклятий мишенью... Не дразни фараона - река не сумеет снести Этот скорбный и яростный взгляд твоего отраженья. Прощайте. Больше никогда... Но - не поцеловать ни разу? Звенела тусклая слюда Дождя, не видимого глазу, Дождя, за слезной пеленой Не различимого, и снова: Прощайте. Больше не со мной... - От вечного и до смешного. О, покосившийся костел, Из осени плывущий в лето... Апостол Петр, - нет, постой! - Отрекся трижды до рассвета. Рассвет в заплаканном окне Плывет в объятьях бледных улиц. Не уходите! Вы ко мне Ни разу так и не вернулись, Не дали рассмотреть лица, Пятном оставшегося просто В зубцах тернового венца... Вы отрекаетесь, Апостол? Вы помните?.. - бренчат ключи. Прощайте. Отступив от двери, Я не услышу, как кричит Казненный: каждому - по вере! Уйти от адского огня Теперь получится едва ли. Не уходите! Вы меня Ни разу не поцеловали! ...И тогда мы пошли без дороги, ступая легко, Огибая преграды, свободе и празднику рады. В берегах же кисельных парное текло молоко, Бурно пенясь в камнях и, как мы, огибая преграды. Золотые цветы, как монеты, в оврагах цвели, Пели птицы по нотам, в утрату свободы не веря. И красивые женщины красного тигра вели, Не боясь и не веря задумчивой кротости зверя. Я плеча твоего, улыбаясь, касалась щекой, Стрекотали цикады, лягушки таинственно пели, Над молочной рекой разливался блаженный покой, Сквозь туман под рукой колыхались в тени асфодели. Череда ароматов со всех наплывала сторон, Меж камнями в ручьях выползали на листья улитки. Нам прозрачной рукой помахал перевозчик Харон, И над вышивкой дева вздохнула. И кончились нитки. Я знаю: в этот день тебя убьют Из-за угла, предательски и дико. Я вижу это ясно, будто тут, В твоей груди, уже чернеет дырка. Ты будешь падать, медленно чертя Кровавую дугу на краске серой В подъезде, где не видно ни черта, И даже пахнет почему-то серой. Ты будешь падать, медленно летя, Как в космосе, в смешенье тьмы и света, Архангелы, грехи твои сочтя, Махнут крылом на мертвого поэта. И, ощутив сквозняк из пустоты, Ознобом, побудившим оглянуться, Я закричу от ужаса. Но ты В ответ уже не сможешь усмехнуться. Возвращайся скорей! Здесь никто не натянет твой лук. Сыплет снежной крупой поднебесья свисающий полог. Все часы отстают, вырывается нитка из рук, Потому что твой путь так обидно, бессмысленно долог Ветер с моря приносит гребцов и сердечную боль. До заката еще далеко, но темнеет с полудня. Молчаливые рыбы глотают холодную соль, И уныло кричат, точно чайки, матросы на судне. Я давно не ходила на берег, и между камней Не стояла, молитву шепча и глаза заслоняя. Я молчу, дорогой мой, я жду и молчу столько дней, Что уже разучилась сердиться, иголки роняя. Каждый день, каждый стук, каждый голос у наших дверей, Каждый ветер оттуда, несущий то морок, то слякоть, Прибавляют всего лишь: скорей! возвращайся скорей! Я боюсь не дождаться тебя. И мне хочется плакать.
Ятвяг: соглашусь.... увы, тороплюсь. Дела
440Гц: "И катись..."
Ятвяг: Я еще об этом... Перечтите Данте, отрывок, который я поместил, завершение поэмы... Там есть то, с чем Вы предложили согласиться "В том свете дух становится таким, Что лишь к нему стремится неизменно, Не отвращаясь к зрелищам иным Затем, что все, что серду вожделенно, Все благо в нем. А вне его лучей Порочно то, что в нем всесовершенно"
Ятвяг: Я понимаю, Вы воспользовались цитатой, которая подсказала Вам Ваш пример ПОЭЗИИ. Но отдельно взятая цитата разрушает целостность образа стихотворения Гены Каневского. Там переживание, очень глубокое переживание личной трагедии.....
Ятвяг: "катись" - это не из моего лексикона.... во всяком случае, не для нашего общения.... :)
Ятвяг: Татьяна Бориневич Акробат, выходящий в тираж,- сумасшедшее сердце, Расплясалось по нервам-канатам как ловчие псы. На запястье трещит очумелый сверчок в ритме скерцо. Это просто часы, а не пульс, это просто часы... Разбиваю поспешно прозрачный хитин циферблата. Стрелки-усики рву беспокойному злому сверчку... Редко видимся мы, ах, Катюша, я так виновата! Не могу вполнакала. На полную мощность свечу. Ты считаешь счастливой меня и красивой... Послушай! Видишь, как я горю? Как моя безалаберна жизнь! Выбирай же судьбу миловидной и кроткой дурнушки. Не пиши. Не рисуй. А пеки пироги. И вяжи. Я устала, Катюша. Уже успокоиться мне бы. Но натянут канат. И так больно и сладко звенит. Дорожи репутацией звёзд не хватающей с неба. Не кури и не пей. Разводи огород и синиц. Мы в ближайшую церковь пойдём... Знаешь? Время не красит- Разменяет волос моих золото на серебро. Нам отпустит грехи старый батюшка в латаной рясе. Говорят, был поэтом, но горький искус поборол. Помнишь? Нынче четверг. Пахнет ладаном пряно и остро. Яйца пёстрые. Пышный кулич. Мы - светлы и чисты. Почему же у ангела из розоватого воска
Ятвяг: Владимир Антропов (Владимир) *** Не знай ничего про осень, смотри - этот лист о ней Даже не слышал вовсе - утром, что все холодней, - Проснется, зашепчет слабо: это болезнь, озноб, Желтым пятном ляжет набок, мокрый покажет лоб, К ветке руки потянулся - кровь-то течет еще? Запястье, провалы пульса, слабой ниточки счет. Зеленой радости всплески, - неба чаши полны, Август стоит в перелеске на цыпочках тишины. Первым желтеть не страшно: это озноб, недуг, Ночная тянет рубашка, слуха тяжелый стук. Света холодные пятна, влажного ветра чулок - Тем, кто живет без возврата, счастья не знает срок... Трава ...Что вся твоя жалость - жалость травинки к траве, Стебелька колебанье, едва различимый шорох, Когда слишком тесно - огромные, голова к голове, Навзничь ложатся, и воздух - из пыли и пороха. Прильни к сутулой спине, шепчи, касайся его сукна, - Слиться хотело с травой - да кровь тяжелей оказалась, - Разве зачем-то еще эта тихая речь нужна, Разве кому-то еще нужна эта жалость? - Если ни памяти, ни имен, - плач листа по листу, Объятье травы с травой на исходе сухого лета, Утешь его, прошепчи: имена, как трава, растут, Молча касаясь друг друга, - ты еще слышишь? - где-то... 27.05.2012
Ятвяг: Павел Антокольский ЭКСПРЕССИОНИСТЫ Толпа метавшихся метафор Вошла в музеи и в кафе — Плясать и петь, как рослый кафр, И двигать скалы, как Орфей… Её сортировали спешно. В продажу худший сорт пошел. А с дорогим, понятно, смешан Был спирт и девка голышом. И вот, пресытясь алкоголем, Библиотеки исчерпав, Спит ужас, глиняный как Голем В их размозженных черепах. И стужа под пальто их шарит, И ливень - тайный их агент. По дымной карте полушарий Они ползут в огне легенд. Им помнится, как непогода Шла, растянувшись на сто лет, Легла с четырнадцатого года Походной картой на столе. Как пораженческое небо И пацифистская трава Молили молнийную небыль Признать их древние права. Им двадцать лет с тех пор осталось, Но им, наивным, ясно все - И негрского оркестра старость, И смерть на лицах Пикассо. И смех, и смысл вещей, и гений, И тот раскрашенный лубок, - Тот глыбами земных гниений Галлюцинирующий бог. Летят года над городами. Вопросы дня стоят ребром. Врачи, священники и дамы Суют им Библию и бром. Остался гул в склерозных венах, Гул времени в глухих ушах. Сквозь вихорь измерений энных Протезов раздается шаг. Футляр от скрипки, детский гробик - Все порослоодной травой... Зародыш крепко спит в утробе С большой, как тыква, головой. 1923 ПЕСНЯ ДОЖДЯ Вы спите? Вы кончили? Я начинаю. Тяжелая наша работа ночная. Гранильщик асфальтов, и стекол, и крыш — Я тоже несчастен. Я тоже Париж. Под музыку желоба вой мой затянут. В осколках бутылок, в обрезках жестянок, Дыханием мусорных свалок дыша, Он тоже столетний. Он тоже душа. Бульвары бензином и розами пахнут. Мокра моя шляпа. И ворот распахнут. Размотанный шарф романтичен и рыж. Он тоже загадка. Он тоже Париж. Усните. Вам снятся осады Бастилий И стены гостиниц, где вы не гостили, И сильные чувства, каких и следа Нет ни у меня, ни у вас, господа. 1928
Ятвяг: Арсений Тарковский Балет Пиликает скрипка, гудит барабан, И флейта свистит по-эльзасски, На сцену въезжает картонный рыдван С раскрашенной куклой из сказки. Оттуда ее вынимает партнер, Под ляжку подставив ей руку, И тащит силком на гостиничный двор К пиратам на верную муку. Те точат кинжалы, и крутят усы, И топают в такт каблуками, Карманные враз вынимают часы И дико сверкают белками,- Мол, резать пора! Но в клубничном трико, В своем лебедином крахмале, Над рампою прима взлетает легко, И что-то вибрирует в зале. Сценической чуши магический ток Находит, как свист соловьиный, И пробует волю твою на зубок Холодный расчет балерины. И весь этот пот, этот грим, этот клей, Смущавшие вкус твой и чувства, Уже завладели душою твоей. Так что же такое искусство? Наверно, будет угадана связь Меж сценой и Дантовым адом, Иначе откуда бы площадь взялась Со всей этой шушерой рядом? * * * Пускай меня простит Винсент Ван-Гог За то, что я помочь ему не мог, За то, что я травы ему под ноги Не постелил на выжженной дороге, За то, что я не развязал шнурков Его крестьянских пыльных башмаков, За то, что в зной не дал ему напиться, Не помешал в больнице застрелиться. Стою себе, а надо мной навис Закрученный, как пламя, кипарис. Лимонный крон и темно-голубое, - Без них не стал бы я самим собою; Унизил бы я собственную речь, Когда б чужую ношу сбросил с плеч. А эта грубость ангела, с какою Он свой мазок роднит с моей строкою, Ведет и вас через его зрачок Туда, где дышит звездами Ван-Гог. Снежная ночь в Вене Ты безумна, Изора, безумна и зла, Ты кому подарила свой перстень с отравой И за дверью трактирной тихонько ждала: Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой. Ах, Изора, глаза у тебя хороши И черней твоей черной и горькой души. Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро, Ничего, он сейчас задохнется, Изора. Так лети же, снегов не касаясь стопой: Есть кому еще уши залить глухотой И глаза слепотой, есть еще голодуха, Госпитальный фонарь и сиделка-старуха. Сократ Я не хочу ни власти над людьми, Ни почестей, ни войн победоносных. Пусть я застыну, как смола на соснах, Но я не царь, я из другой семьи. Дано и вам, мою цикуту пьющим, Пригубить немоту и глухоту. Мне рубище раба не по хребту, Я не один, но мы еще в грядущем. Я плоть от вашей плоти, высота, Всех гор земных и глубина морская. Как раковину мир переполняя, Шумит по-олимпийски пустота.
440Гц: Ятвяг пишет: "катись" - это не из моего лексикона.... во всяком случае, не для нашего общения.... :) ... Ятвяг - эта начало весьма необычного стихотворения - ролик не посмотрели?... И катись бутылкой по автостраде, Оглушенной, пластиковой, простой. Посидели час, разошлись не глядя, Никаких "останься" или "постой"; У меня ночной, пятьдесят шестой. Подвези меня до вокзала, дядя, Ты же едешь совсем пустой. То, к чему труднее всего привыкнуть - Я одна, как смертник или рыбак. Я однее тех, кто лежит, застигнут Холодом на улице: я слабак. Я одней всех пьяниц и всех собак. Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть, Что, похоже, дело мое табак. Я бы не уходила. Я бы сидела, терла Ободок стакана или кольцо И глядела в шею, ключицу, горло, Ворот майки - но не в лицо. Вот бы разом выдохнуть эти сверла - Сто одно проклятое сверлецо С карандашный грифель, язык кинжала (желобок на лезвии - как игла), Чтобы я счастливая побежала, Как он довезет меня до угла, А не глухота, тошнота и мгла. Страшно хочется, чтоб она тебя обожала, Баловала и берегла. И напомни мне, чтоб я больше не приезжала. Чтобы я действительно не смогла. Вера Полозкова - И катись бутылкой по автостраде... http://www.megalyrics.ru/lyric/viera-polozkova/i-katis-butylkoi-po-avtostrad.htm#ixzz3WHQXzmA7 По-сути в этом "просторечивом" начале фразы нет грубости... И высшая из кульминаций - пожелание искреннего счастья тому, кто дорог. Итак, зарегистрироваться возможности нет..., ролик просмотреть - не смогли(видимо, по техническим причинам), между тем, ролик и начало фразы были предложены провокационно... И вот - цитаты из Антропова... Володя?!!! Вы - что ли?!!!
440Гц: Ятвяг пишет: Разбиваю поспешно прозрачный хитин циферблата. Стрелки-усики рву беспокойному злому сверчку... Редко видимся мы, ах, Катюша, я так виновата! Екатерина Горбовская **** Принять меня за чистую монету – Ах, божемой, вольно же было Вам! Вам надо больше воздуха и света И меньше припадания к словам. Жизнь – умное дитя в своей природе... И ничего, что зубы в три ряда. А женщины приходят и уходят – Вокзалам наплевать на поезда Ятвяг пишет: Зеленой радости всплески, - неба чаши полны, Август стоит в перелеске на цыпочках тишины. ОСЕННИЙ КЛЕН (Из С. Галкина) Осенний мир осмысленно устроен И населен. Войди в него и будь душой спокоен, Как этот клен. И если пыль на миг тебя покроет, Не помертвей. Пусть на заре листы твои умоет Роса полей. Когда ж гроза над миром разразится И ураган, Они заставят до земли склониться Твой тонкий стан. Но даже впав в смертельную истому От этих мук, Подобно древу осени простому, Смолчи, мой друг. Не забывай, что выпрямится снова, Не искривлен, Но умудрен от разума земного, Осенний клен. 1955 Николай Заболоцкий.
Улыбка Котика: от Чеширского Кота остается только улыбка
Чеширский Кот: да
Чеширский Кот: Давид Паташинский Наша сила в промокшем чаду, что рождали полночные топки, я уеду под вечер в Читу, я порву, где становится тонко, все равно не прожить на бегу, время кончилось, дело настало, и ты радуешься старику, что смеется тебе с пьедестала. Над пространством работал шутя, над собой никогда не работал, тонких спиц перебор колотя боковой, несусветной травою, проживи этот день в простоте, не гони электричество в ротор, слышишь, снова приходят не те, за тобой, за тобой, за тобою.
Ятвяг: Шарль Бодлер Маяки Рубенс, море забвенья, бродилище плоти, Лени сад, где в безлюбых сплетениях тел, Как воде в половодье, как бурям в полете, Буйству жизни никем не поставлен предел. Леонардо да Винчи, в бескрайности зыбкой Морок тусклых зеркал, где, сквозь дымку видны, Серафимы загадочной манят улыбкой В царство сосен, во льды небывалой страны. Рембрандт, скорбная, полная стонов больница, Черный крест, почернелые стены и свод, И внезапным лучом освещенные лица Тех, кто молится Небу среди нечистот. Микеланджело, мир грандиозных видений, Где с Гераклами в вихре смешались Христы, Где, восстав из могил, исполинские тени Простирают сведенные мукой персты. Похоть фавна и ярость кулачного боя, - Ты, великое сердце на том рубеже, Где и в грубом есть образ высокого строя, - Царь галерников, грустный и желчный Пюже. Невозвратный мираж пасторального рая, Карнавал, где раздумий не знает никто, Где сердца, словно бабочки, вьются, сгорая, - В блеск безумного бала влюбленный Ватто. Гойя - дьявольский шабаш, где мерзкие хари Чей-то выкидыш варят, блудят старики, Молодятся старухи, и в пьяном угаре Голой девочке бес надевает чулки. Крови озеро в сумраке чащи зеленой, Милый ангелам падшим безрадостный дол, - Странный мир, где Делакруа исступленный Звуки Вебера в музыке красок нашел. Эти вопли титанов, их боль, их усилья, Богохульства, проклятья, восторги, мольбы - Дивный опиум духа, дарящий нам крылья, Перекличка сердец в лабиринтах судьбы. То пароль, повторяемый цепью дозорных, То приказ по шеренгам безвестных бойцов, То сигнальные вспышки на крепостях горных, Маяки для застигнутых бурей пловцов. И свидетельства, Боже, нет высшего в мире, Что достоинство смертного мы отстоим, Чем прибой, что в веках нарастает все шире, Разбиваясь об Вечность пред ликом Твоим. Перевод В. Левика В струении одежд мерцающих ее, В скольжении шагов - тугое колебанье Танцующей змеи, когда факир свое Священное над ней бормочет заклинанье. Бесстрастию песков и бирюзы пустынь Она сродни - что им и люди, и страданья? Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь, Она плывет из рук, холодное созданье. Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз. И в странном, неживом и баснословном мире, Где сфинкс и серафим сливаются в эфире, Где излучают свет сталь, золото, алмаз, Горит сквозь тьму времен ненужною звездою Бесплодной женщины величье ледяное. Перевод А. Эфрон Осенняя песня 1 И вновь промозглый мрак овладевает нами, — Где летней ясности живая синева? Как мерзлая земля о гроб в могильной яме, С подводы падая, стучат уже дрова. Зима ведет в мой дом содружеством знакомым Труд каторжанина, смятенье, страх, беду, И станет сердце вновь застывшим красным комом, Как солнце мертвое в арктическом аду. Я слушаю, дрожа, как падают поленья, — Так забивают гвоздь, готовя эшафот. Мой дух шатается, как башня в миг паденья, Когда в нее таран неутомимый бьет. И в странном полусне я чувствую, что где-то Сколачивают гроб — но где же? но кому? Мы завтра зиму ждем, вчера скончалось лето, И этот мерный стук — отходная ему. 2 Люблю зеленый блеск в глазах с разрезом длинным, В твоих глазах — но всё сегодня горько мне. И что твоя любовь, твой будуар с камином В сравнении с лучом, скользнувшим по волне. И всё ж люби меня! Пускай, сердечной смутой Истерзанный, я зол, я груб — люби меня! Будь матерью, сестрой, будь ласковой минутой Роскошной осени иль гаснущего дня. Игра идет к концу! Добычи жаждет Лета. Дай у колен твоих склониться головой, Чтоб я, грустя во тьме о белом зное лета, Хоть луч почувствовал — последний, но живой. Перевод Вильгельма Левика (1907-1982)
Улыбка Ч Кота: Скит Зимописцев Из подражаний французской лирике 18 века Ваш пес глядит Вам преданно в глаза, И трется о точеные колени Под Вашими ногтями в упоеньи Ошейника играет бирюза,- И вы – смешенье прелести и лени- Ласкаете большие уши пса. И все победы мира- в этом плене. О, разрешите- хоть на полчаса- Я ,натянув себе собачью шкуру Улягусь у камина на ковер, Послушаю огня колоратуру И Ваш неторопливый разговор - И, каждое мгновение лелея- Быть может, от восторга околею.
440Гц: * * * Забудь, что я пообещала - Я обещать хочу сначала, Все повторяя слово в слово, Чтоб ты забыл об этом снова, И чтобы я могла опять Тебе все то же обещать... Ведь, обещая быть с тобой, Я обещаю быть собой. Е.Горбовская она же... * * * Я боюсь утечки газа, Я боюсь дурного глаза, Я боюсь, что кто-то скажет, Что мне надо похудеть. Я боюсь войны с Китаем, Слов "мы все про вас узнаем" И того, что я без слуха, А меня попросят спеть. и всё оттуда же... Весна прикинулась зимой - Бездарно как-то, неумело, И неопрятной бахромой, Висит метель. Мне надоело. А ты все про мои глаза, К тому же, не своими фразами: Сперва сказал, что бирюза, А под конец назвал алмазами. ...А за окном опять метели, Когда же это прекратится?.. Ну подожди хоть две недели, Я не могу сейчас влюбиться.
440Гц: Г.Кононов Пахнет вьюгой и тьмою в безвестной отчизне. Мягко гаснет сознанье. В кружении снега по тропинке ладони, по линии жизни я пройду, как идут по глубокому следу. Дни катились рублями застойной чеканки. Я был молод. Пока продолжалась пирушка, я рассматривал страсть то с лица, то с изнанки. До сих пор не пойму, кто игрок, кто - игрушка. Мне казалось, свободных возможностей - прорва, чтоб исследовать мрак в ожидании знака, а любовь в зеркала погружалась, как в прорубь, и в зрачках ее грызлось зверье Зодиака. Я почти протрезвел, возвращаясь с гулянки по тропинке судьбы, между адом и раем. Мотылек кристаллический - зимней огранки - на ладони моей не спеша догорает.
Ятвяг: Лариса Йонас (кажется, Тарту) *** Перебеги дорогу белый свет под шорох шин и наледи скрипенье под вечный шепот в обмершей листве не облетевшей вовремя сирени ты спой мне спой неловко на бегу на полувздохе быстрого полета твой чистый звук как белый снег как нота как та капель что дышит на снегу бездонный свет я лишь тобой согрет мне хочется свободы и покоя нашаривать обветренной рукою в пустом кармане пачку сигарет пускай на перекрестках ничего не обозначит предуведомления на этот час свободен будет пленник от времени и места своего в котором нет сомнений и примет пусть даже в нем и саван есть и заступ но ничего тебя уже не застит мой белый свет мой самый белый свет *** Он давно вернулся с войны И думать забыл где война И растут-вырастают его сыны И дочь подрастает одна И все хорошо и густеет туман Вечерами в полях внизу И тимьян цветет и растет бадьян И роса дрожит на весу И смородина яхонтом светит с куста И дожди обильны как снедь И закат каждый день в четыре пласта И река под закатом медь А под вечер огурчики хлеб вино Телевизор во тьме слюда Но в ночи в нем одно и то же кино И не выйти уже никуда Будто дом его полон людьми и зверьем И стеною к лицу лицо За толпой не найти где окно где проем Разомкнуть не выходит кольцо И с чего-то не вскрикнуть томит тишина Что там дети цела ли семья Отпустите простите моя ли вина Не моя не моя не моя Ты давно уж свободен свободен прощен Уходи говорят уходи Не уйти не вернулось сердце еще И дыра холодеет в груди *** Какой-то человек шел по улице и вдруг услышал себя: Готов ли ты быть тем самым, которого выбирает судьба? Чтобы, например, все бросить, всем рискнуть, и все поставить на кон, А тебя соответственно могут на щит и на кол? Человек остановился, поправил фуражку, зачем-то взглянул на часы. Вокруг была ранняя осень среднерусской полосы. Ничего не предвещало перемен или тяжелых годов. По всему выходило, что не готов. Ни тебе плащей, отравленных кровью, ни пророческих слов во тьме, Ни горлиц, торопливо кукующих, ни флагов на корме, Ни перечня, что в дорогу, ни дальних берегов. Ни друзей, ни врагов. И пока он думал, облетала листва, наотмашь билась о плащ. И кем буду призван, не ясно, жертва или палач. Буду ли я носить оковы или ковать оковы? А тот, кто задал вопрос, уже вопрошал другого. *** возлюбленные льстивые чужие где мир пустой и псы сторожевые а я без вас никак скажи за что к плечу плечо ворсинка на пальто как мы живем нам тесно вдох и выдох прижмись ко мне я потеряла выход подножка лестница куда летит трамвай где этот час безвременья что вынут ты вынырнул быстрее выплывай словарь частотный полон повторений горячий бред и в лихорадке гений как аутист бормочет в темноту космическим туристом на борту освободи мне тяжелы объятья что потерять чтоб плакать об утрате невыносимо тяжко налегке не различая взмахов вдалеке да, а Ди Эфендиева - она из Нарвы
Ятвяг: Сергей Шоршин НЕ СКИФЫ Ну какие там скифы, ну при чём тут они? В кровь плеснули олифы нам бездонные дни. Сдали вахту Бояны, прочь с дороги ушли, А степные болваны утонули в пыли. Мы, быть может, когда-то и держали щиты - Только сдохли ягнята, только волки толсты. Зря судили, рядили, ткали кружево фраз... Скифы нас породили, как Андрия Тарас, Но, поклонники суммы, мы обрезали нить, Ни былое, ни думы не желая ценить. Думы - это обманка, а былое - мура; Зорко глянем из танка, громко грянем ура. Спросят правнуки, силясь жить в тени воронья: - Для чего возводились эти горы вранья? За утруской усадка - и кубышка пуста; Нянек - больше десятка, оттого - слепота. Мы в усердии диком крутим гвозди в замках - Лишь бы только владыкам усидеть на штыках. Будем дальше не мыслить, вскроем новую дверь... Лишь не следует числить в предках скифов теперь. 2 апреля 2014
Ятвяг: Леопольд Стафф (1878 - 1957 Польша) ДВОРИК Приснился бы мне дворик - черемуховый, вешний, Где в диком винограде беседка под черешней, Где в доме старомодном светелка вековая В пыль зеркала глядится, себя не узнавая, И кресла в покрывалах под стареньким киотом Осанисты и праздны, как люди по субботам, А в будку пес улегся философом кудлатым И незлобив, как детит, хотя зовут Пиратом… Пускай бы ранним утром, дойдя из дальней дали, Приветливые письма за дверью поджидали, А даль в пылинках солнца, открывшаяся глазу, Казалоась той страною, где не бывал ни разу, И был бы я в том доме, который мне не ведом, И странником бездомным, и старым домоседом. ДЕТСТВО Все было чар полно: чердак и циферблат Испорченных часов, и пруд, заросший тиной, И скрипка без смычка под слоем паутины, И книга, где цветы засушенные спят. Бывало, ржавый ключ найдя, покрытый глиной, Гадаешь: то ль хранит он драгоценный клад, То ль двери отомкнет блистательных палат, И в них войду я, принц с Вандейковой картины. Волшебным фонарем на стену вызывал Виденья дивные. И марки собирал, Из всевозможных стран, с неодолимой страстью, И мир весь объезжал, несясь за ними вслед… Ах, эти странствия туманных детских лет Пленительны, как сон, и призрачны… как счастье! * * * Не так-то уж земля богата, Чтоб к ней душою прилепиться И, если смерть придет когда-то В отчаянье, как в муках биться. Не так-то уж земля убога, Чтоб с гаснущиим прощаясь светом, Ну, хоть былинку, хоть немного Не вспомнить радости при этом. Зато земля как раз такая, Чтоб до последнего мгновенья Брести под ношей не вздыхая И снять со вздохом облегченья.
Ятвяг: http://www.youtube.com/watch?v=eRw1e6ua1Yw
Рим Идолов: Александр Межиров * * * Что-то разъяло на стаи лесные Мир человеческого бытия. Стая твоя, как и все остальные, Это случайная стая твоя Кто его знает, что с нами случится, – Нету и не было вех на судьбе. Только не вой, молодая волчица, Ветер и так завывает в трубе Я не сужу, а почти понимаю, – Там, где предзимние ветры свистят, Сбились на вечер в случайную стаю Несколько лютых волчиц и волчат Только не бойся от стаи отбиться, Жалобно так и тоскливо не вой, Только не бойся на вечер прибиться К старому волку из стаи чужой 1986 С ВОЙНЫ Нам котелками нынче служат миски, Мы обживаем этот мир земной, И почему-то проживаем в Минске, И осень хочет сделаться зимой. Друг друга с опереттою знакомим, И грустно смотрит капитан Луконин. Поклонником я был. Мне страшно было. Актрисы раскурили всю махорку. Шел дождь. Он пробирался на галерку, И первого любовника знобило. Мы жили в Минске муторно и звонко И пили спирт, водой не разбавляя. И нами верховодила девчонка, Беспечная, красивая и злая. Гуляя с ней по городскому саду, К друг другу мы ее не ревновали. Размазывая темную помаду, По очереди в губы целовали. Наш бедный стол всегда бывал опрятен - И, вероятно, только потому, Что чистый спирт не оставляет пятен. Так воздадим же должное ему! Еще война бандеровской гранатой Влетала в полуночное окно, Но где-то рядом, на постели смятой, Спала девчонка нежно и грешно. Она недолго верность нам хранила,- Поцеловала, встала и ушла. Но перед этим что-то объяснила И в чем-то разобраться помогла. Как раненых выносит с поля боя Веселая сестра из-под огня, Так из войны, пожертвовав собою, Она в ту осень вынесла меня. И потому, однажды вспомнив это, Мы станем пить у шумного стола За балерину из кордебалета, Которая по жизни нас вела. * * * Кураторы мои… Судить не буду Искусство ваше, ваше ремесло. Немыслимое бремя на Иуду По наущенью Господа легло. Полуночные призраки и тени, Кураторы мои, ко мне звоня, Какое ни на есть, но развлеченье Вы всё же составляли для меня. И до сих пор на адском круге шатком, Не позабыть и не припомнить мне Полуседого полиглота в штатском И жилистого лётчика в пенсне. Проследовал за мной за океаны И дружеской заботой обложил Меня полуариец полупьяный, Тверского променада старожил. Кураторы мои… Полуночные Звонки, расспросы про житьё-бытьё, Мои родные стукачи России, Мои осведомители её. 1994 * * * Покинуть метрополию и в лоне Одной из бывших, всё равно какой, Полусвободных, но ещё колоний Уйти, как говорится, на покой. Остаться навсегда в былых пределах Империи и очереди ждать Без привилегий, в дом для престарелых, Где тишь да гладь да божья благодать. И дряхлостью своей не отягчая И без того несчастную семью, Дремать над кружкой испитого чая, Припоминая смутно жизнь свою. Смотреть, как снег в окошке тает ранний, Со стариками разговор вести. Но это ли предел твоих мечтаний – Концы с концами всё-таки свести? Напрасно люди сделались истцами, Жизнь всё равно отвергнет счёт истца, – В ней никому свести концы с концами Ещё не удавалось до конца. О временах стыда и унижений Строку из крови, а не из чернил, Рязанский Надсон, всероссийский гений Со скифского Олимпа уронил. И многоточье предстоит поставить Во всю строку, чтоб не сойти с ума. .......................................................... Вернуться в метрополию, хотя ведь Она теперь колония сама. Истаяли в кромешном отчужденье Прибрежная косая полоса, Все свечи в маяках её, все тени, Знакомые когда-то голоса. Здесь вовсе о тебе забудут скоро, Здесь без тебя полно забот. И вот Взойдёшь на паперть чуждого собора, Где кто-то что-то всё же подаёт. Где грубые твои мольбы и пени В сугубую сольются Ектенью И трижды снегом лягут на ступени И на седую голову твою. 1987
440Гц: ПСИХЕЯ Колесо повернется. Всему свой черед. Май, конечно, придет. Боль, возможно, пройдет. Серебрится дерев опушенные ветки, и Психея дрожит, обнаженная, в клетке. Ох, душа моя, в свете ущербной Луны сновиденья уснувшей природы темны, и немного тепла на заблудшей планете, где Психея бессонная слушает ветер. Переулками бродит, смеясь, сатана. Пожелтев, как медяк, убывает Луна, и вверху, над промерзшей искрящейся твердью, тает тихая музыка роста и смерти… Гена Кононов
Чтец: Юлия Драбкина (Израиль) Многорукая ночь-каракатица открывает невидимый шлюз, с крыши ливень по катетам катится, размывая земной сухогруз. Я смотрю из окна, словно с палубы, за спиной благодать и уют, я, наверно, отсюда пропала бы, да надолго - долги не дают. Хорошо убегать незамеченной, захватив только пса-Паспарту... Норовят дождевые картечины пробуравить насквозь темноту. Я ждала тебя, дождь-испытатель, но мы теперь до рассвета вдвоем, заполняй, поскорее желательно, предоставленный мною объем. В лужи теплые сыплется кольчато, заживляя на почве рубцы, словно где-то звенят колокольчики, расправляя свои бубенцы. Одиночество – дело десятое, как давно я его не боюсь... Лишь с дождем, на поруки не взятая, заключаю внебрачный союз. И поклясться готова на Торе я, развлекавшая дождь до зари, что продажную девку-историю смыло в море без четверти три. Потому-то, запутавшись с датами и не помня из них ни одной, не приехал за нами, поддатыми, некто важный по имени Ной, потому и не видно давно его... Из трубы над избушкою - дым, там жена постаревшая Ноева вяжет шапочки детям седым... Просто дождь. Просто осень зарубкою прямиком попадает под дых как последняя истина хрупкая при отсутствии истин других. Это дверь в никуда, из которой, на ржавой трубе отсидевшая честно от срока лишь первую треть и завершившая трудный побег возвращеньем к себе (но держа от нормальных людей эту новость в секрете), сумасшедшая А, никого по дороге не встретив, исключительно быстро приходит в конечную Б. Этот звук на язык не похож - эсперанто, арго, но как только на нём извлекает слова Говорящий, исчезает под гладью воды, не оставив кругов, утопает мой черный, заполненный памятью, ящик. У грядущего вкус несравнимо дороже и слаще, только он, Говорящий, не хочет со мною торгов... Это время шагнуло назад, обернувшись весной – иногда даже смена сезонов бывает вне плана; и такой обозначился наново ход временной, при котором в семейном раскладе не будет изъяна, то есть: дед еще жив, и родители молоды-пьяны и еще... и уже... никогда не беременны мной. Это я в самом центре Нигде, в лабиринте планет все никак не пойму, на какую же, собственно, надо... Но стреляет на землю заряженный мной фальконет: как всегда происходит в периоды полураспада, я свинцовым ядром за тобой возвращаюсь из ада - не при нас будет сказано - ада, которого нет. ...а потом, каждый раз, наступает такая пора: несмотря на уклон, подниматься, теряя опору. Находясь на своей высоте, и не знает гора, что разумные чаще всего не торопятся в гору... Мне бы тоже умерить старания, взять да прилечь, вертикальные стёжки всегда необычно тернисты, только личные горы при этом не свалятся с плеч - значит, правда, что мы от рожденья в душе альпинисты. На плывущем вдали горизонте расходится смог, экскаватором солнца маршрут поднебесный прокопан. На ничейную землю по-детски увлёкшийся Бог не моргая глядит сквозь двойное стекло микроскопа. Горечь прожитой ночи испита до самого дна, всё труднее подъем, и дорога становится уже. По утрам я всегда все равно возвращаюсь, одна, но, по правде сказать, поутру мне никто и не нужен, как на узкой тропе над ущельем - не нужен радар, как в густой темноте ни к чему оперенье фазанье, как бесценный, прекрасный, не вовремя принятый дар, что достался один на двоих нам с тобой, в наказанье... Во дворе на траве, где дрова и соседские пьяницы, где гнездятся старушки, других предавая молве, где веревка с бельем, как дорога канатная, тянется, мы росли одинаково все - без царя в голове. Где в ночи стерегут электрички усталые дачники (ведь немыслима большая слава, чем слава труда), где коварный Минпрос не пускает картинки в задачники а в задачах зачем-то из труб вытекает вода, где любой, оказавшись в широком культурном фарватере, прямиком попадает в эпоху закрытых дверей, там, где всех неугодных ему посылает по матери, под гребенку одну подстригая, Большой Брадобрей, там, где мы принудительно счастливы собственной долею, не всегда отличая от пряника кнут и хомут, где спустя много лет наши дети, и внуки тем более, прочитав наши вирши, уже ничего не поймут. Молодым все равно, просто воду не пить им с лица того, чье лицо размывает огонь временного костра: мы как будто незваные гости из века двадцатого, но известно, что нет неприятней гостей из вчера. Мы лихому столетью напрасно вслепую потрафили, заодно и надежду на светлое завтра поправ. Наши чистые взгляды детей с выпускной фотографии оперирует доктор Невремя, шаман-мозгоправ. Мы такие как все, миллионы, рожденные в пору ту, шли единой дорогой, а нынче – неясным путем. Этот мир, эта жизнь, этот век, сорок пятый по вороту, нам подарен зачем-то на вырост, а мы не растем... Ни в одно из времен не вписавшись, везде посторонние, незаметно уйдем, оборвав надоевший напев, на прощание гимн самосуду и самоиронии по иронии общей судьбы написать не успев. А в последний момент зачитай про себя приговор. Cамосуд – воплощение зла или мудрой идеи? Сам себе исполнитель и жертва, хозяин и вор, сам себе прокурор, прокуратор всея иудеи. Замолчи и прислушайся к тихим внутри голосам - что там слышно, возможна ль победа на внутреннем фронте? Если можешь, следов не оставив, без помощи, сам уничтожить живое вокруг, то зачем тебе Понтий... Погоди, говоришь, и судьбу за грудки ухватив, кулаком вдруг почувствуешь струйку предсмертного пота... Посмотри с любопытством в прицел, как смотрел в объектив – ах, какой превосходный обзор с высоты эшафота! Только мне ни к чему высота, я совсем не хочу наблюдать за последним штрихом в безнадежной картине; так, наверно, не стоит заранее знать палачу, как в позорной телеге его повезут к гильотине. Бесцельно идти, до утра никуда не спеша, по краешку сумерек, где-то у самого моря, следить, как по небу расходится свет кругляша белесой луны, окончание дня семафоря. Ну что же ты, город, давай, разливай на двоих – першит от горячего вечера в горле и сохнет. Как тонкие профили местных красавиц твоих на профили бабушки Мирьям и бабушки Ёхвед моих невозможно похожи – из тёмных орбит гляжу оглушённо, не в силах ни слова сказать я. А ветер, как будто ребёнок, на мне теребит намокший подол солнцеклёшного летнего платья. Но видя почти наяву нереальные сны, молчу и прибрежному шуму задумчиво внемлю: то чистая кровь голубой средиземной волны по ссохшимся венам втекает в мою Средиземлю. И все, что хочу - в предзакатных лучах золотых смотреть – слава Богу, картина предельно занятна - на без восклицательных знаков и без запятых процесс превращения жизни в слова и обратно.
Ятвяг: Олжас Сулейменов (Казахтан) Жара Ах, какая женщина, Руки раскидав, Спит под пыльной яблоней. Чуть журчит вода. В клевере помятом сытый шмель гудит. Солнечные пятна бродят по груди. Вдоль арыка тихо еду я в седле. Ой, какая женщина! Косы по земле! В сторону смущённо Смотрит старый конь. Солнечные пятна шириной в ладонь... Ночные сравнения Ты как мёд, как вспомню — зубы ноют, ты как шутка, от которой воют, я ничтожен, кто меня обидит? Видел ад, теперь бы рай увидеть. Ах, зачем тебя другие любят, Не люби, да разве это люди… Они ржут, собаки, до икоты, Это же не люди, это — кони! А когда язык ломает зубы? А когда глаза сжигают веки? Как, скажи, мне брови не насупить, глянуть — и остаться человеком? И лягушкой ночью не заплакать, я люблю тебя, как любят квакать, как вдова — кричать, как рыба — плавать, я люблю тебя, как слабый — славу, как осёл — траву, как солнце — небо. Ты скупа, тебе прожить легко, даже нищий дал мне ломоть хлеба, как дают ребёнку молоко. Если б звался я, дурак, Хаямом, если б я, проклятый, был Хафизом, если б был я Махамбетом, я бы!.. Только все стихи уже написаны. Так в горах любили и в степях, так любили — и смеясь и плача. Разве можно полюбить иначе?.. Я люблю тебя, как я — тебя... На площади Пушкина Поэт красивым должен быть, как бог. Кто видел бога? Тот, кто видел Пушкина. Бог низкоросл, черен, как сапог, с тяжелыми арапскими губами. Зато Дантес был дьявольски высок, и белолиц, и бледен, словно память. Жена поэта — дивная Наталья. Ее никто не называл Наташей. Она на имени его стояла, как на блистающем паркете зала, вокруг легко скользили кавалеры, а он, как раб, глядел из-за портьеры, сжимая плотно рукоять ножа. «Скажи, мой господин, чего ты медлишь!.. Не то и я влюблюсь, о, ты не веришь!.. Она дурманит нас, как анаша!..» Да, это горло белое и плечи, а грудь высокая, как эшафот! И вышел раб на снег в январский вечер, и умер бог, схватившись за живот... Он отомстил, так отомстить не смог бы ни дуэлянт, ни царь и ни бандит, он отомстил по-божески: умолк он, умолк, и все. А пуля та летит. В ее инерции вся злая сила, ей мало Пушкина, она нашла... Мишеней было много по России, мы их не знали, но она — нашла. На той, Конюшенной, стояли толпы в квадратах желтых окон на снегу, и через век стояли их потомки под окнами другими на снегу, чтоб говорить высокие слова и называть любимым или милым, толпа хранит хорошие слова, чтобы прочесть их с чувством над могилой. А он стоит, угрюмый и сутулый, цилиндр сняв, разглядывает нас.
440Гц: Чтец пишет: Юлия Драбкина Удивительная...Исключительно сильно - больно сердцу до разрыва, читаю -перечитываю - удивляюсь! Как я раньше её пропустила?... Спасибо! ВОСТОРГ!!!
Рим Идолов: Бахыт Кенжеев Стоокая ночь. Электричества нет. Зверь черный - мохнат, многоног - твердит, что свобода - погашенный свет, а время - гончарный станок. В ответ я смотрю в нехорошую тьму и, кажется, не возражаю ему. Язык его влажен и красен, блистающей сажей окрашена шерсть, два уха, а лап то ли семь, то ли шесть, и лик лупоглазый ужасен. Хвостатая ночь. Электрический пыл. Зверь белый по имени Быть твердит, что вовек никого не любил, и мне запрещает любить. Зверь белый, светящееся существо, широкие крылья длинны у него, и очи горят фонарями. Не шли мне их, Господи - сажа ли, мел, я отроду умных бесед не умел вести с молодыми зверями. Затем мне и страшен их древний оскал, что сам я, зверь темных кровей, всю жизнь, словно чашу Грааля, искал неведомой воли твоей. Неужто ус, коготь, и клык, и резец - гармонии горькой ночной образец, поведай мне, отче и сыне! Наследники праха, которым немил агатовый космос и глиняный мир, о чем вы рыдаете ныне?
Ятвяг: Дмитрий Кедрин Пластинка Когда я уйду, Я оставлю мой голос На чёрном кружке. Заведи патефон, И вот Под иголочкой, Тонкой, как волос, От гибкой пластинки Отделится он. Немножко глухой И немножко картавый, Мой голос Тебе прочитает стихи, Окликнет по имени, Спросит: "Устала?" Наскажет Немало смешной чепухи. И сколько бы ни было Злого, Дурного, Печалей, Обид,- Ты забудешь о них. Тебе померещится, Будто бы снова Мы ходим в кино, Разбиваем цветник. Лицо твоё Тронет волненья румянец, Забывшись, Ты тихо шепнёшь: "Покажись!.." Пластинка хрипнет И окончит свой танец, Короткий, Такой же недолгий, Как жизнь
Kirt Kele: Тадеуш Кубяк (Польша) МОЛЧАНИЕ ДЕРЕВ И подле коней, что и буря, и ржанье; под стаями птиц, что и ветер, и пенье -- молчат деревья. Лишь деревья способны хранить молчанье, когда вся округа раздираема плачем. Тлеющей тростью сгребаю, в огне исчезают поленья. В жизни не видел я исчезновенья, чтоб так и тепло и смиренно ДЕРЕВЬЯ, КАК ИНИЦИАЛЫ Деревья, как инициалы. Здесь долги годы. Нельзя два раза отразиться в тех самых водах. Неповторяем бег реки. Куда? Откуда? Хотелось, и не раз, уйти совсем отсюда. Деревья, как инициалы. Я в отраженье смотрюсь, и около меня две женщины. Березе, старшей, тридцать зим злых и счастливых. Едва пятнадцать раз цвела вторая -- слива. Деревья, как инициалы. Здесь все мы дома. Несчастлив -- счастлив. Взору все давно знакомо. Вот дуб, расколотый грозой; прошло лет сорок. Деревья, как инициалы. Деревья? Как инициалы. Молчи. Ни слова.
Альберт Щара: Франтишек Галлас (Чехия) Меланхолия с ноготками в холе Эрения этих времен безволье Под дождем поцелуи всего больней Киссея тумана никто не танцует в ней Прерафаэлитские выцветают полотна Ветви густые золотом дарят охотно Словно обет верности липы хранят Волосы этих послушниц ниже пят Птица поет изнемогая от грусти Девочка о маленькие груди Руки озябшие греет А между пальцев ядрышко розовеет На бруске темноты наточив золотой клинок Звездные гроздья срезает и сыплет вниз Смертное приготовляя вино Месяц - пьяный Гафиз
Ятвяг: Наталья Даминова Сойдя с ума от книжных зелий... Я чувствую, что я сойду с ума, Безвольно ткнув холодным носом в книгу. Там будет место подвигу и уйма Бездарных точек и слепых имен, Случится Диоген, одна из жен Восьмого Генри свыкнется с природой, Бездонной, женской, и сойти с ума Здесь станет, между делом, не грешно, да Я буду продолжать глядеться в книгу, И веровать в порядковость страниц, В порядочность наборщика, сторицей Вернется мне любая из синиц. Сойдутся времена, и разошлись, И даже рассчитались — по порядку, Ложатся в неумелую тетрадку Святой Афон, и каменный меджлис. И вот, сойдя с ума от книжных зелий, — Мне не хватало этого подарка, Под старость, говорят, слышна подагра — Перехожу в зимовье воскресений. Чистопрудный вечер И как будто через междометья, Через купола и пуповину, Словно та гора, что к Магомету, Словно та луна, что вполовину, К чистопрудным ангелам сошедший Вечер, и как будто сумасшедший Говором и ликом, и как будто В черевички снежные обутый, Через перекрытья и полати, При белесом праздничном параде, Под трамвайный стрекот, еле слышный, Под мои упрямые мыслишки Он спустился, потрепал за плечи - То ли вечер, то ли человече, И мою усталость по-хозяйски За одну минуту разбазарил. * * * Таинство нахлынувшей тоски В этом незнакомом переулке, Чей-то говор, нестерпимо гулкий, Видно, мне сегодня не с руки Понимать чужие языки, Узнавать архитектуру ночи, Шаг мой монотонен и отточен, Точно скороходы-башмачки Тянут прогуляться - и квартал На ура расщелкать, как орешки, Таинство тоски моей залежной Здесь еще никто не разгадал. Словно ты вернулся в этот город Через сотню лет, когда темно, Здесь опять зашторено окно, Тот, кто был невыносимо дорог Разгадал все ребусы, в другие Школу, дом, эпоху перешел, И тебя стирают в порошок Эти перепады дорогие Эти наживные чудеса, И как будто те же голоса. Ноль-два Когда слова, когда ноль-два не вправе Отождествлять себя с моим исподним, Исподтишка я достаю не в клетку - В линейку лист исхоженный, желтушный. "Все выпил сам, а мне и не оставил" - Я ускользаю от своих же терний, И звезды на зубок не лезут - ну же! Февраль умеет разводить мокроту, Не доживать до тридцати - иудин Неведом счет ему и незнакомы Мои гиперболические бредни. Он убежит, коленками беснуясь, Сбывая целомудренную зиму Ближайшему сельмагу. Может, в марте - Плаксивом и небритом, может, после Он выйдет победителем - сейчас же, Из-под пера, как из-под палки глядя На влажное январское подворье, Он ищет одиночества и мира - Глухой февраль, не пожелавшей счастья.
Ятвяг: Вероника Батхен (Крым) * * * Когда ты в первый раз достал Тяжелый меч из новых ножен, Сиял клинок и день блистал, И представлялся невозможен Хоть шаг назад…Тряпичный крест Хранила верная рубаха. Строкой обвязывал эфес Девиз "Любовь не знает страха". Когда венецианский порт Из пасти выпустил галеры, Там были грязь и кровь и пот, Следы проказы и холеры. Ты бредил в трюме. И в жару Молил безносого монаха. "Молчи о мне, когда умру. Скажи: любовь не знает страха!" В горах таился Божий Град. Пылал закат. Горели стены. Летучих стрел смертельный град Дробил щиты. Непогребенны Лежали кони и рабы. И трубный глас слуги Аллаха Мешался с голосом трубы "Вперед! Любовь не знает страха" В долинах цвета сургуча Брели дожди. Играли свадьбы. Ты был застигнут без меча У белых стен своей усадьбы. Ты задушил троих и сам Остался спать на поле брани. Стекали слезы по усам, Слеталась дрянь к открытой ране. И бестелесный проводник Поднял тебя над грудой праха "Вот соль домов, людей и книг. Скажи, любовь не знает страха?" А я ждала недолгий век Невестин, женский, горький вдовий. Рожала дочь, смотря на снег, Плела шелка у изголовий Трех королев. Сплела покой. Порвалась нить - истлела пряха. Я завязала жизнь строкой "Прости. Любовь не знает страха".
Ятвяг: Вероника Батхен (Крым) Тут чего-то не то случайно нажал, поэтому большой текст (предыдущий) не спрятался. Да и не все запостил - продолжаю... * * * Таить ли таянье снегов? Летать ли? Лить на камни воду? Лилит - любовь. Ее с торгов Продав, сажают на подводу И увлекают в божий хлев За всех овец трудиться в поте. А ей плевать. Ей нужен лев. Иуда в золоте и плоти. Закроет крыльями заря Следы любовного восторга. Восславьте нового царя! Глядите, он грядет с востока! Когда былое отболит, Мир разорвется, как страница. Из тьмы появится Лилит - Порфироносная блудница. Опоздать к Рождеству Чем потешиться, ночь? Расписным куличом В белоснежной январской глазури. По пустым переулкам бродить ни о чем, Наблюдать, как шановный мазурик Потащил виртуозно пустой кошелек У пьянчуги, счастливого в доску, Как законченный год вышел тенью и лег У столба по фонарному воску. Этот свет, что любого состарит на век, Одиночество первой морщины. Потаенную грусть увядающих век По достоинству ценят мужчины. Электричество. Связь. Необъятный поток. Мыслеформы двоичной системы. Мандарины попарно ложатся в лоток, Ночь молчит. Двери прячутся в стены. Не укрыться в подъезде от взглядов витрин, Не спастись от свистка постового. Перекрыты все трассы, ведущие в Рим, - Вдруг да выпустят бога - живого. За душой ни души. Мостовые Москвы. Кроет ветер безбожно и люто. ...По Арбату устало плетутся волхвы И в снегу утопают верблюды. Баллада поражения ...Состариться в империи. Труды Переплетать и складывать на полку, С усмешкой предпочесть волчицу волку, К вину порой не добавлять воды. Прогнать рабов и жить наедине С немым писцом и дурой-эфиопкой. Лелеять сад, прогуливаться тропкой, Что с каждым годом кажется длинней. Немногие друзья потратят время... У нас в провинции такие вечера - Ни кислый спор ни тяжкая жара Дурную кровь свинцом не вдвинут в темя. Прохлада, тишь и запах резеды, Летят цветы томительных магнолий, Резвится пес, томясь случайной волей, Заводят хор цикады у воды. Гляди на гладь отрытого пруда Циничными, усталыми глазами. Звезда упала. Мир как будто замер. И снова - тишь, империя, вода. Соседи все судачат о войне, Соседка все твердит "Пора жениться"... Кишит огнем восточная граница, А женщин я давно видал во сне. Столица злится. Где-то будет бунт, А где-то недород, чума и язва. Пройдут дожди. В усадьбе станет грязно. Потом листву опавшую сгребут И подожгут. И дым нам будет горек. По счастью императорских причуд Случилось избежать. И вот молчу, Шагами полируя дом и дворик. Вчера в камин отправил манускрипт - Я был юнцом, когда писал о жизни - Извилистом пути к последней тризне Божественной... Да, кажется скрипит Калитка - там гонец, в его суме Заляпанный вином и жиром свиток - В Сенате дураков, что в тоге ниток - Империя нуждается в уме... Я дам гонцу сестриций. Что ж, пора Фарфоровый флакончик, в нем цикута. И время станет медленным, как будто Туман над лугом в первый час утра... Сломал печать. Читаю. Пенсион Подняли. Но слегка... За ненадежность. Мой римский друг твердит про осторожность, Хулит дожди, матрону и Сион. ...У эфиопки сладкие соски, Тугое, недоверчивое лоно. Зима к нам подступает неуклонно И мысли, как сандалии, узки. Я буду спать и видеть сон во сне: Последний легион, ухмылку гунна, Святой венок народного трибуна И слово, предназначенное мне... Дагерротип Скрипучий кашель дилижанса - Проклятье долгого пути. Плечом, бочком в карете жаться, Болтать, зевать и простужаться, Глотать густой аперитив Дождливой ночи. Палестина Пуста и пыльна, но зато Прекрасен город Константина. Верблюд упрямая скотина. Протерлось верное пальто. Истоптан справочник. В кармане Платок и крошки табака. …От суеты непониманий Он стал топить стихи в лимане Каспийской лужи… А пока Луны лоснящаяся слива Висит над розовым дворцом. Из термы выросла олива, У льва отбиты нос и грива, Невозмутимея лицом, Глядит пастух на проезжанта. На углях жарится форель. Бандит вчера убил сержанта, Тот был женат. Беднягу жалко. Лулу, рисуя акварель, Опять испачкала передник, Прошу простить ее, мадам… И в путь – от первых до последних Столиц былого. Век – посредник, Экскурсоводом по годам Провел и высох, позапрошлый, Не повстречав, не утолив… Дрязг дилижанса, хохот пошлый: «Пардон, жаркое пахнет кошкой». …И лентой брошенный залив… * * * В пряничном домике у реки Время горчит. Убери коньки Или по случаю, к январю Встречному мальчику подарю. Талую льдинку почти за честь - Целого мира ему не счесть! Дело капели - точить слезу В белую пряничную глазурь. Дело оленя - идти вперед. Правду пытаю - а он не врет. Слева на шее - следы ножа. Что тебе помнится, госпожа? Белое в белом, хрусти, хрусталь! Дело за делом, а слово - сталь. За поворотом моей тропы - Сохлые розовые шипы. ...Город мой, башенка да балкон, Кружево песен со всех окон, Конная статуя на мосту. Горбится Герда - а я расту... * * * Шалом Шекспиру - дыня пахнет дыней, Томительным трудом, глухой гордыней, Печальной красотой пчелиных сот. Смотри, как по губам стекает сок И странно - сладость впитывает кожу. Дыханием тебя не потревожу, Но буду любоваться, как уста Беспомощно твердят "устал, устал". И сталь прорежет треснувшую корку До белого нутра и крикнет "горько" Веселый хор гостей. Неси вино - Оно горчит сегодня. Старый Ной Не ныл а пил - и вот, его седин Не пощадил его беспутный сын. Поэтому зарок - рожаем дочек, Не путаем места стручков и строчек, Играем в словари наедине, Я отогреюсь, ты заледеней. Шекспир мне друг, но истина отныне В прохладной и сырой природе дыни, В голодных ртах взыскующих галчат... Мне будет сладко. Гости - замолчат. У Ники еще много есть чего читать. Кстати, и проза... Нельзя объять необъятное :)
Ятвяг: Лада Пузыревская Мы заперты. Нам время есть стирать до чёрных дыр — и письма, и колени. Вдоль never(more), в обход et cetera, мы носим вздор с бермудского двора, мы выбрались из вёрстки поколений и правки ждём — не от великой лени, но оттого, что гнуться — мастера. И гнуть. И гнать. Но трудно выгнать тени. Мы их теряем молча — между строк, где, отпускаем в плен аллитераций, наш беглый слог мотает новый срок, побегом всходит в трын-траве острог, где жить да жить до новых эмиграций в самих себя, раз проще потеряться, чем потерять, два — не хватает акций протеста. Тесно. Но урок не впрок. Мы здесь одни, в стеклянном терему — бывало, сумрак заоконный вспорешь попятным взглядом, и — сто к одному, упрёшься лишь в соседнюю — тюрьму, где, фифти-фифти, лебеда и спорыш на очаге — не спорь!.. И ты не споришь. Какой я сторож брату своему?.. Я и себе давно уже не сторож.
Чтец: Геннадий Рябов (Санкт Петербург) Достаточно давно, как иногда прикольно говорить - еще в прошлом тысячелетии, толькл осваивая интернет, в ЛИТО Житинского, куда меня рекомендовал Макс Немцов (Лавка Языков), мне попалось в том же ЛИТО Житинского стихотворение "Встреча" Гены Рябова, тогда - ГРиФа Многие его стихи с тех пор мне запали в душу. Хочу познакомить Вас с малою толькою оных Встреча Лежу ничком, глотаю пыль -- Вновь беззащитен, будто наг. Вчера мне другом был Шамиль, А нынче -- он мой враг. В бою Шамиль неудержим, Под стать ему и весь отряд. И, словно десять лет назад, Готовятся ножи. Из-под огня меня, братан, Тогда ты вынес, как в кино. Нас побратал Афганистан, Разъединило Ведино. Ну кто опять подставил нас? -- Ты брал в заложники детей, Я слепо выполнял приказ Безжалостных властей. Так, души пачкая в крови, Мы шли на это рандеву. Я сквозь огонь тебя зову: Ответь мне, шурави! С тобой не виделись давно -- Ты наточил кинжал, мой брат?.. Вчера я встрече был бы рад, Сегодня -- все равно... Лайнеру - лайнерово …якоря помодней нацепив, сухопутных забот не касаясь, у причала, как пес на цепи, прозябает круизный красавец. Он и рад порезвиться бы, но до поры хорохориться рано: отдыхает - за белой спиной переход через два океана. А поодаль, буровя волну - не посажен скучать на швартовы - покоряет свою глубину, неприметный трудяга портовый. Он не ходок - скорее, ходок. Но упрям и на редкость спокоен. И ползет сквозь речной холодок мимо шпилей, дворцов, колоколен… Ведь буксиру - буксирово? Да. Но под сенью единого свода. И едина под ними вода. И одно пониманье свободы. * * * Иди. Мечтай о будущем, Ирит, и с луноликим равнодушьем будды не вспоминай, не думай, не смотри туда, где ничего уже не будет. Утешишься заботой и трудом, с годами понемногу забывая, что всё на месте: опустевший дом, березка под окном еще живая… Легенды все, как водится, брехня. Хотя невзгод на родине хватало, чего тут нет, так это нет огня. И даже пепел ветром разметало. Поэтому без боли и стыда иди, Ирит. Но если обернешься, ты не уйдешь отсюда никуда. И никогда обратно не вернешься. Осколок Я смотрел, как их по одному убирали ловкими руками. Отправляли мыкаться во тьму. Что потом произошло с братками неизвестно ныне никому. Ни спасти не мог, ни убежать – до сих пор валяюсь без движенья. Но остался верен я служенью: вот и продолжаю отражать всё, что поддаётся отраженью. Впрочем, с той поры, как мир на дне, мрак накрыл вселенную. Смятенье, пустота, безвременье. Лишь тени изредка колышутся во мне. …свет, веселье, музыка. Давно новое трюмо висит в простенке. Разве веселящимся дано знать, что под тахтой у самой стенки старое – осколок – как в застенке. И живёт, и мучится оно. * * * В прихожую я бегал то и дело: там умирала кошка у дверей. Не плакала, не двигалась, не ела – так принято, наверно, у зверей. Ей оставалось мучиться немного – она угаснет на исходе дня. С надеждой и любовью, как на бога, сквозь боль она смотрела на меня. А что я мог? Ведь даже Тот, кто выше, кто срок отмерил сердцу моему, моей мольбы, похоже, не услышит. А в свой черед и я уйду во тьму. Я только гладил худенькую спину. В ответ она дрожала чуть сильней. Дай, Небо, мне – хотя бы вполовину – достоинства такого же, как ей, в час моего отплытья в путь безбрежный, когда весь мир исчезнет в страшном сне. И пусть меня пушистой лапой нежной хоть кто-нибудь погладит по спине...
Ятвяг: Цитиата от Александра Кабанова и одно из его стихотворений (вспомнилось по поводу) Дубль в "Журнальном Зале": Александр Кабанов.Волхвы в планетарии. Харьков, «Фолио», 2014, 542 стр., 1500 экз. "Александр Кабанов представляет в нашей поэзии явление, которое можно было бы назвать «ментальной билингвой», в данном случае — украинско-русской. То есть стихи человека воспитанного украинской культурой и при этом пишущего на языке литературы русской и вносящего, естественно, в него дыхание и смысловые пространства украинской речи (он из тех, которые не знают, «какая у меня душа, хохлацкая или русская»: «знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и, как нарочно, каждая из их порознь заключает в себе то, чего нет в другой, явный знак, что они должны пополнить одна другую», — Гоголь)..." МОСТЫ 1. Лишенный глухоты и слепоты, я шепотом выращивал мосты – меж двух отчизн, которым я не нужен… Поэзия – ордынский мой ярлык, мой колокол, мой вырванный язык; на чьей земле я буду обнаружен? В какое поколение меня швырнет литературная возня? Да будет разум светел и спокоен. Я изучаю смысл родимых сфер: … пусть зрение мое – в один Гомер, пускай мой слух – всего в один Бетховен… 2. Слюною ласточки и чирканьем стрижа над головой содержится душа и следует за мною неотступно. И сон тягуч, колхиден. И на зло - мне простыня – галерное весло: тяну к себе, осваиваю тупо… С чужих хлебов и Родина – преступна; над нею пешеходные мосты врастают в землю с птичьей высоты! Душа моя, тебе не хватит духа: темным-темно, и музыка – взашей, но в этом положении вещей есть ностальгия зрения и слуха!
Чтец: Абу-ль-Аля аль-Маари (973 - 1057) Помимо прочего, меня подкупило еще и то, что предлагаемые Вашему вниманию стихи на русский переводил Арсений Тарковский Я не спугнул ее, но птица улетела, И я доверился ее крылам всецело. Мне проповедники разнообразных вер И толкователи с их бредом - не в пример. "Плоть - в землю, а душа - куда спешит из плоти?" У них на свой вопрос ответа не найдете. Когда наступит срок, хотим иль не хотим, Душа, полна грехов, пойдет путем своим. Избрали бы грехи другую оболочку - Судья простил бы их и нам не ставил в строчку. (В древней Аравии, спугивая птиц, гадали по их полету.) Если корень зачах, то скажите: понятно ли вам, Что листвой никогда не покрыться голодным ветвям? Если брат восстает против единокровного брата, Как согласья законов нам требовать от шариата? Не бранись, увидав, что скупится иная рука: Может статься, что вымя уже лишено молока. Обращайся к беспечным, об истине напоминая: Без поливки развиться не может и зелень земная. Как, наследники Евы, от вас мне себя уберечь, Если злобой у вас переполнены сердце и речь? Не нужны ни кольчуги, ни шлемы, ни дерзкая сила, Если вправду исполнится то, что судьба вам сулила. "Час придет, - говорю, - время всадника сбросит с коня", Я пугаю сердца. Впрочем, кто побоится меня! Ты в обиде на жизнь, а какая за нею вина? Твой обидчик - ты сам. Равнодушно проходит жена, И у каждого сердце палящей любовью объято, Но красавица в этом пред встречными не виновата. Говорят, что - бессмертная - облика ищет душа И вселяется в плоть, к своему совершенству спеша. И уходит из плоти... По смерти счастливым награда В благодатном раю, а несчастным - страдания ада. Справедливого слова не слышал питомец земли, Истязали его, на веревке по жизни влекли. Если мертвая плоть не лишается всех ощущений, То, клянусь тебе, сладостна смерть после стольких мучений. Я мог на горе им увлечь их за собой Дорогой истины иль близкой к ней тропой. Мне надоел мой век, я веку надоел. Глазами опыта я вижу свой удел. Когда придет мой час, мне сам собою с плеч Седую голову снесет индийский меч. Жизнь - верховой верблюд: мы держимся в седле, Пока воровка смерть не спрячет нас в земле. Аль-мутакарибу подобен этот мир, И на волне его я одинок и сир. Беги, утратив цель! С детьми Адама связь Наотмашь отруби, живи, уединясь! Сражайся иль мирись, как хочешь. Друг войны И мирной жизни друг поистине равны (Аль-мутакариб - стихотворный размер) Поистине, восторг - души моей природа, Я лгу, а ложь душе - напиток слаще меда. Есть у меня господь, и если в ад сойду, Он дьяволу меня не даст терзать в аду И жить мне повелит в таких пределах рая, Где сладкая вода течет, не убывая. Тогда помои пить не мне в аду на дне, Смолу на темя лить никто не будет мне. Сколько было на свете красавиц, подобных Плеядам, А песок и для них обернулся последним нарядом. Горделива была, отворачивалась от зеркал, Но смотреть на нее - другу я бы совета не дал. Восковая свеча золотого отлива Пред лицом огорчений, как я, терпелива. Долго будет она улыбаться тебе, Хоть она умирает, покорна судьбе И без слов говорит она: "Люди, не верьте, Что я плачу от страха в предвиденье смерти. Разве так иногда не бывает у вас, Что покатятся слезы от смеха из глаз?" Скажи мне, за что ты не любишь моей седины, Постой, оглянись, я за нею не знаю вины. Быть может, за то, что она - как свечение дня, Как жемчуг в устах? Почему ты бежишь от меня? Скажи мне: достоинство юности разве не в том, Что мы красотой и приятностью внешней зовем, - В ее вероломстве, ошибках, кудрях, что черны, Как черная участь разумной моей седины? Горделивые души склонились к ногам Беспощадных времен, угрожающих нам. Даже капля единая слезного яда Опьяняет сильнее, чем сок винограда. О душа моя, жизни твоей не губя, Смерть не тронула крыльями только тебя. Поражают врага и копьем тросниковым. Сердце кровоточит, уязвленное словом. Подгоняя своих жеребят, облака Шли на копья трепещущего тросника, Или то негритянки ходили кругами, Потрясая под гром золотыми жезлами? Если кто-нибудь зло на меня затаит, Я, предвидя коварство, уйду от обид, Потому, что мои аваджийские кони И верблюды мои не боятся погони. Я горевал, когда под оболочкой дня, Все больше голова белела у меня. Но чернота волос... Быть может, это грязь? И зубы чистые блестят, как день, светясь. Мы любим эту жизнь, подобную любви Тем, что сердца у нас и от нее в крови. Стенает человек: "Продлись!" А жизнь в ответ: "Ни часа лишнего! Теперь на мне запрет". Когда же кончится безвременье разлук И встретит жизнь свою ее влюбленный друг? Не раз твой верный щит спасал тебя от стрел. Смирись и брось его, когда твой час приспел. Я не похож на тех, кто, чуя смерти сеть, Твердит, что все равно - жить или умереть. Молитву совершать приходится, когда Для омовения принесена вода. Решимости былой тебя лишает ночь. Друзья-созвездия спешат тебе помочь. О верные друзья моих незрячих глаз, Ведите и меня встречать последний час! Нет горше ничего, чем жизни маета. А горек твой глоток, так выплюнь изо рта. Я получил письмо, где каждой строчки вязь Жемчужной ниткою среди других вилась. "Рука писавшего, - промолвил я, - как туча: То радость, то беду она сулит, могуча. Как письменами лист украсила она, Когда ее дожди смывают письмена?" "Повелевающий высотами земными, - Там отвечали мне, - как хочет правит ими." Величье подвига великих не страшит. Из доброты своей извлек Абу-ль- Вахид Счастливый белый день, и черной ночи строки Легко украсили простор его широкий.
Кирт Келэ: Юрий Рудис Ангел мой, последнее оконце в этом доме смотрит прямо в рай. Видишь ли, мое заходит солнце. Ты уж мне его не заслоняй. Черный передел печали нашей, чуя со святыми упокой, выстроились как бомжи за кашей, в очередь, обиженные мной. Будет нынче хлеба им и зрелищ, будет им и дыма и огня. Ты со мною вряд ли уцелеешь, так лети, и позабудь меня. Виоле Я эту игру отыграл давно. Зачем мне оно теперь - - умение правильно влезть в окно и выбить ногою дверь, и око за око, и плотью плоть, клин клином, глаза в глаза? Но нынче, наверное, сам Господь идет под меня с туза. Ему не спится уж много лет. Играем. Мне все одно - - кому придется встречать рассвет, уткнувшись лицом в сукно. Я знать не хочу - - под какой луной, и из чьего ребра. Но эта женщина будет со мной покуда идет игра, по справедливости,под заклад грешной моей души. И сам я нынче как-будто рад, что карты не хороши, что все они холодны, как лед, и лишь одна горяча. Когда я сделаю первый ход коснись моего плеча.
Рим Идолов: Светлана Кекова «В глубине времён» Шмель пирует в самой сердцевине Розы четырёх координат. Арсений Тарковский. *** Стрекозы, крыльями шурша, восходят вверх в струях эфира. да не пленят тебя, душа, парча и шёлк земного мира. Стволы дорических колонн, дожди и ласки проливные... Да не возьмут тебя в полон, душа моя, цари земные. Тебе предложен рай и ад, и лес в языческом убранстве, где роза трёх координат не умещается в пространстве. И ты не спи, душа моя, иди неведомой дорогой, и, мир на тень и свет двоя, устами уст его не трогай. Великие эпизоды из жизни пчёл памяти Инны Лиснянской 1 ...Адама охватило ликованье, когда он Книгу Бытия прочёл. Он ввёл в простую ткань существованья, а, может быть, и в ткань повествованья фрагмент из жизни медоносных пчёл. Предмет и слово были для Адама единой сутью. Он не различал двух планов жизни, двух её начал, тревожных и простых, как звук тамтама. Адам следил за тем, как из дупла таинственные пчёлы вылетали, рассматривал какие-то детали, которыми украшена пчела: вот усики, вот лапки, вот крыла, вот хоботок подвижный — и так дале. Роились непонятные слова вокруг Адама; жалили, жужжали, но каменные ждали их скрижали — там, на Синае, в глубине времён, где он, Адам, грехом своим пленённый, был смертным мёдом жизни опьянён... 2 Как странно сотворён пчелиный рой! Он на роман похож или на повесть, где некий собирательный герой пыльцой цветов свою врачует совесть. Он пьёт нектар, как олимпийский бог, и чёрной не боится он работы, и душу, что отдал ему цветок, спокойно запечатывает в соты. Пчелиный рой, как некий рай, возрос в долине между Тигром и Евфратом, он жив работой восковых желёз, он распылён — и неделим, как атом. А в медоносном улье словаря живут слова — узоры и заря, гора и горе, зло, зола и злато, цветок и ветка, око и окно... И бездна, презирающая дно, вновь на Адама смотрит виновато. 3 Мы спать хотим. Но кто из нас поймёт, когда и где мы собирали мёд — в оврагах, ямах, на местах открытых, с каких цветов — целебных, ядовитых, с подсолнухов, крапивы, чабреца? Мы спать хотим. На нас цветов пыльца. Мы спать хотим. Растёт сорочья пряжа, готовятся вьюнок и лебеда губить посевы. Сладкая поклажа пчеле бывает в тягость иногда. Мы спать хотим, но если мы уснём, то кровь Адама загустеет в венах. и кто ему шепнёт, что высыхает днём роса на перуанских хризантемах? 4 Разоривший таинственный улей, на каких ты скрижалях прочёл, что сегодня навеки уснули в доме тысячи девственных пчёл? Расторопные слуги убиты... Кто их бедную честь защитит? Молодая царица без свиты над цветущей поляной летит. В эти дни мирового разлома как узнать мне — кто силой возьмёт все сокровища царского дома — воск, пыльцу, созревающий мёд? *** Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них. Эккл. 9, 12 1 Ирине Будем, знать, что прошлое отцвело. Будем прятать голову под крыло. Отсияв, отмучившись, отплясав, будем есть похлёбку, как ел Исав. Был Исав искуснейший зверолов, а Иаков был — человек шатра. Мы когда-то в детстве любили плов, веселились — я и моя сестра. Веселились — а надо бы нам кричать, призывать Тебя, чтобы Ты, Господь, положил на наши сердца печать и ржаного хлеба нам дал ломоть. И хотя я имя Твоё с утра призываю, и с Ним погружаюсь в сон, но похлёбку варит моя сестра, и в пустых полях высевает лён. И когда в лугах, на полях, в лесах голубые звёзды начнут цвести, я шепну с надеждой: «Смотри, Исав, как Иаков тебе говорит: «Прости!» 2 Настеньке Задыхаясь, солнце во тьму спешит, нет земных морщин на его лице. А под ним колхидский цветёт самшит высоко в горах, на реке Цеце. Было время плакать и время петь, было время ночи — но вспыхнул свет. А вода, огонь, серебро и медь — это тлен и прах, суета сует. Знаю, слово мудрого — гвоздь, игла, ты к сухому дереву пригвождён. потому что смертная тень легла на любого, кто от жены рождён. Как же ты нам близок, Экклезиаст, ибо мы забыли давно о Том, Кто придёт и руку тебе подаст, Кто шеол и смерть победит Крестом. Наступает, видимо, время «икс». Ходит вечность в вывернутой дохе. И идёт форель по реке Курджипс, чтобы в сеть попасть на реке Пшехе. *** дочери Маше Пережитки быта небогатого — деревянных домиков уют... Голуби на улочках Саратова крошки хлеба чёрствого клюют. Полон воздух запахами пьяными: месяц май взошёл на пьедестал. Праздник любования каштанами, словно день прозрения, настал. В книге жизни сбита рубрикация... Что осталось? Только ночь и день, жёлтая и белая акация, белая и сизая сирень. Пьёт японец крепкий чай без сахара, скучный, как роман Эжена Сю, и цветёт классическая сакура где-то там, на острове Хонсю. *** дочери Лене ...умирает осень, от ветра скрипит калитка, и цветёт на клумбе последняя маргаритка, и висит на ветке яблочко с червячком, повернувшись к солнцу мёрзлым своим бочком. Облака плывут, похожие на овечек. Появился в мире маленький человечек. Дома ждут младенца глаженые пелёнки, пузырёк зелёнки, и Лик именной иконки, и в углу лампадка, и маленькая кроватка, и грядущей жизни тайнопись и загадка... *** Саше Лобычеву Болит у тополя голова — он будет листвой шуметь... И если всё же мои слова не олово и не медь, и если вправду мои стихи — признанье моей вины, и если будут мои грехи действительно прощены, то, значит, в будущем стану я потоком, текущим с гор, поскольку всё-таки жизнь моя не только словесный сор. Когда-нибудь — ты меня прости — я снова к тебе приду, я буду в зарослях слов цвести, как роза в чужом саду, я буду новые песни петь некстати и невпопад, и буду в воздухе я висеть, как ангел и водопад... *** В конце семидесятых, В объятиях зимы, Скатёрку — всю в заплатах — На стол стелили мы. И, отутюжив блузку, Закрыв на ключ альков, Готовили закуску Из плавленых сырков. Да, был сюжет альковный Искусно утаён... Зато салат морковный И торт «Наполеон» Стол украшали бедный — И я, тебя обняв, Ждала, что нам целебный Поможет чай из трав. А снег летел и таял В пространстве за окном, И ты пластинку ставил, Где пелась песнь о том, Что всё на свете минет — И мука, и любовь, Что друг тебя покинет, Что кровь твоя остынет, Твоя остынет кровь. Пел трагик, вторил — комик, Огонь свечи дрожал. А на скамейке томик Тарковского лежал. © 1996 - 2013 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал"
Рим Идолов: Ольга СЕДАКОВА Ольга СЕДАКОВА — родилась в 1949 г. в Москве. Окончила филологический факультет МГУ и аспирантуру Института славяноведения. Кандидат филологических наук. Автор многих книг, в том числе поэтических сборников, собрания сочинений в 2-х тт. и тома избранного “Путешествие волхвов”. Из цикла «Начало книги» Опубликовано в журнале «Континент» 2003, №116 Из цикла “Начало книги”* Колыбельная Как горный голубь в расщелине, как городская ласточка под стрехой — за день нахлопочутся, налетаются и спят себе почивают, крепко, как будто еще не родились — так и ты, мое сердце, в гнезде-обиде сыто, согрето, утешено, спи себе, почивай, никого не слушай: — говорите, дескать, говорите, говорите, ничего вы не знаете: знали бы вы, так молчали, как я молчу с самого потопа, с Ноева винограда. Портрет художника в среднем возрасте Кто, когда, зачем, какой малярной кистью провел по этим чертам, бессмысленным, бывало, как небо, без цели, конца и названья — бури трепета, эскадры воздухоплавателя, бирюльки ребенка — небо, волнующее деревья без ветра, и сильней, чем ветер: так, что они встают и уходят от корней своих и от земли своей и от племени своего и рода: о, туда, где мы себя совсем не знаем! в бессмысленное немерцающее небо. Какой известкой, какой глиной каким смыслом, выгодой, страхом и успехом наглухо, намертво они забиты — смотровые щели, слуховые окна, бойницы в небеленом камне, в которые, помнится, гляди не наглядишься? Ах, мой милый Августин, все прошло, дорогой Августин, все прошло, все кончилось. Кончилось обыкновенно. В метро. Москва. Вот они, в нишах, бухие, кривые, в разнообразных чирьях, фингалах, гематомах (— ничего, уже не больно!): кто на корточках, кто верхом на урне, кто возлежит опершись, как грек на луврской вазе. Надеются, что невидимы, что обойдется. Ну, Братья товарищи! Как отпраздновали? Удалось? Нам тоже. Ангел Реймса Франсуа Федье Ты готов? — улыбается этот ангел — я спрашиваю, хотя знаю, что ты несомненно готов: ведь я говорю не кому-нибудь, а тебе, человеку, чье сердце не переживет измены земному твоему Королю, которого здесь всенародно венчали, и другому Владыке, Царю Небес, нашему Агнцу, умирающему в надежде, что ты меня снова услышишь; снова и снова, как каждый вечер имя мое вызыванивают колоколами здесь, в земле превосходной пшеницы и светлого винограда, и колос и гроздь вбирают мой звук — но все-таки, в этом розовом искрошенном камне, поднимая руку, отбитую на мировой войне, все-таки позволь мне напомнить: ты готов? к мору, гладу, трусу, пожару, нашествию иноплеменных, движимому на ны гневу? Все это, несомненно, важно, но я не об этом. Нет, я не об этом обязан напомнить. Не за этим меня посылали. Я говорю: ты готов к невероятному счастью? Из цикла “Элегии” (продолжение) Начало В первые времена, когда земледельцы и скотоводы населяли землю, и по холмам белые стада рассыпались, обильные, как воды, и к вечеру прибивались к теплым берегам — перед лицом народа, который еще не видел ничего подобного Медузиному лицу: оскорбительной, уничтожающей обиде, после которой, как камень ко дну, идут к концу, — перед лицом народа, над размахом пространства, более свободного, чем вал морской (ибо твердь вообще свободнее: постоянство глубже дышит и ровней и не тяготится собой) — итак, в небосводе, чьи фигуры еще неизвестны, неименованы, и потому горят, как хотят, перед лицом народа по лестнице небесной над размахом пространства над вниманьем холмов, которые глядят на нее, на первую звезду, с переполненной чашей ночи восходящую по лестнице подвесной, — вдруг он являлся: свет, произносящий, как голос, но бесконечно короче все те же слоги: Не бойся, маленький! Нечего бояться: я с тобой. Музыка Александру Вустину У воздушных ворот, как теперь говорят, перед небесной степью, где вот-вот поплывут полубесплотные солончаки, в одиночку, как обыкновенно, плутая по великолепью ойкумены, коверкая разнообразные языки в ожидании неизвестно чего: не счастья, не муки, не внезапной прозрачности непрозрачного бытия, вслушиваясь, как сторожевая собака, я различаю звуки — звуки не звуки: прелюдию к музыке, которую никто не назовет: моя. Ибо она более чем ничья: музыка, у которой ни лада ни вида, ни кола ни двора, ни тактовой черты, ни пяти линеек, изобретенных Гвидо: только перемещения недоступности и высоты. Музыка, небо Марса, звезда старинного боя, где мы сразу же и бесповоротно побеждены приближеньем вооруженных отрядов дали, ударами прибоя, первым прикосновением волны. О тебе я просила на холме Сиона, не вспоминая ни ближних, ни дальних, никого, ничего — ради незвучащего звука, ради незвенящего звона, ради всевластья, ради всестрастья твоего. Это город в середине Европы, его воздушные ворота: кажется, Будапешт, но великолепный вид набережных его и башен я не увижу, и ничуть не охота, и ничуть не жаль. Это транзит. Музыка, это транзит. Клекот лавы действуюшего вулкана, стрекот деревенского запечного сверчка, сердце океана, стучащее в груди океана, пока оно бьется, музыка, мы живы, пока ни клочка земли тебе не принадлежит, ни славы, ни доли, ни успеха, пока ты лежишь, как Лазарь у чужих ворот, сердце может еще поглядеться в сердце, как эхо в эхо, в вещь бессмертную, в ливень, который, как любовь, не перестает. ------------------------------------ Слово после вручения премии Естественным и совсем не формальным началом моих слов будет выражение глубокой радости и глубочайшей благодарности. Присуждение премии Александра Солженицына — великая честь для меня. Имя Александра Солженицына — не просто имя значительнейшего писателя и мыслителя ХХ века, это имя самого исторического бытия страны, в которой мы родились: за именем Солженицына стоит океан человеческих судеб, голосом которых он был избран стать, и принял это избрание, эту, вообще говоря, непосильную ношу, и донес ее. В ХХ веке, богатом образцами подвижничества, трудно назвать другого человека, в одиночку донесшего такую тяжесть: говорить за целую страну, лишенную и лишившую себя — слова, то есть в каком-то смысле быть за всю эту страну. Ибо замолчанная или фальсифицированная реальность, реальность, у которой нет свидетеля, просто не обладает бытием. Фонд, удостоивший этой высокой награды Ю.Кублановского и меня, — совершенно особый фонд. Он связан с самой сердцевиной нашей ближайшей истории, с той ее областью, которая одновременно видится и как величайшая общая беда, и как тягчайшее и тоже общее преступление. Ни та, ни другая сторона этих событий до сих пор не обдумана и не принята всерьез, и через 12 лет прощания с идеологией страна так и не ответила себе на вопросы: что с нами было? откуда мы вышли, вырвались или удивительным образом были отпущены? или и не выходили? Ведь принятая всерьез беда и крушение требуют, как ответа себе, попытки врачевания или, словами Пастернака, “усилья воскресенья”. А принятое всерьез преступление — раскаяния и усилия хоть чем-то воздать долг перед его жертвами. И, вероятно, единственное место в России, где эти усилия предпринимаются со всей полнотой осознания, — это Русский общественный фонд. На публичной и официальной поверхности мы видим в последнее время нечто противоположное: попытку построить такую траекторию отечественной истории, которая бы шла в обход этого вопиющего, зияющего пространства: видимо, это делается в обычной надежде на то, что “время лечит” (между прочим, Т.С. Элиот заметил по этому поводу: “Нет, время не лечит: пациента уже нет на месте”), что рано или поздно все пройдет и травой порастет. Одна трава забвения покроет и палачей, и жертв, и тех, кто уверял себя и других, что ни палачей, ни жертв у нас вообще не было. Тем более что в нашем случае, в отличие от германского, распределить участников истории по двум этим сторонам трудно порой до полной невозможности, как разделить сиамских близнецов. Вероятно, и в самом деле все порастет этой травой и станет для людей, как времена Веспасиана, и уже во многом стало. Но, во-первых, я подозреваю, что трава эта не может не оказаться ядовитой. Не столько гражданская или политическая, а художественная интуиция подсказывает мне, что ничего действительно хорошего таким образом не получится. А, во-вторых, для художника (так принято говорить, но вообще-то — для всякого живого человека) и времена Веспасиана — свои времена. К погибшим при Веспасиане и при других цезарях — а их никак не назовешь жертвами истории — повседневно обращается Церковь; мы надеемся, что они — наши помощники. Что получается, когда на месте очищения практикуется вытеснение, мы в общем-то знаем: получается, на языке современной психологии, хорошо защищенный невроз, а словами старого Платона — “дырявая” или “худая душа”, которую ничем не заполнишь. Дырявая душа цинизма. Совершенно предсказуемым образом, плодом этого ужасного опыта, типичным пост-тоталитарным состоянием оказывается цинизм. При этом он предлагается обществу как единственное лекарство от фанатизма, как последняя трезвость. Впрочем, с этой трезвостью мы знакомы давно. У нас уже есть опыт жизни с отмененным прошлым и вытесненным настоящим. Я имею в виду поздние 60-е, 70-е и большую часть 80-х годов, все то, что потом обозвали “застоем”. В этой подмене памяти и зрения и состояло мучение и, соответственно, вина людей моего поколения. Я говорю сейчас о “поколении” не в возрастном смысле: я имею в виду не ровесников, а всех тех, кто был достаточно взрослым к 70-м годам и что-то делал. Годы относительно либеральные, когда совсем людоедские ГУЛАГовские времена представлялись уже историей. Историей, которую требовалось не знать. И вот что говорит мне этот опыт: все, кто принимал как будто не слишком трудное условие не знать, где они живут (“А мы не знали!” — как обычно говорили в годы “перестройки” по множеству самых удивительных поводов; реплика Аверинцева: “Кто это мы? Мы, например, знали: что же вы так не хотели узнать этого от нас?” — эта реплика благополучно прошла мимо ушей), так вот, те кто “не знал”, стали тем, что Бродский в своей нобелевской речи назвал “жертвами истории”. И уж во всяком случае художниками в реальном смысле слова они не стали. Настоящие поэты, музыканты, живописцы, режиссеры, мыслители этих лет знали. Интересно, что это знание, больше похожее на чувство, на ориентацию в пространстве (как в строфе Пастернака: “Душа моя печальница О всех в кругу моем, Ты стала усыпальницей Засыпанных живьем”), находило себе неожиданное выражение, обычно довольно далекое от того, что можно назвать гражданскими мотивами (и вовсе не в силу пресловутого эзопова языка). Философская страсть Мераба Мамардашвили, трагикомический блеск Венедикта Ерофеева, визионерские вспышки поэзии Елены Шварц, гимническая живопись Михаила Шварцмана, сновидческая ткань зрительных образов Андрея Тарковского, новая сакральная соборность музыки Александра Вустина, ясная как день мысль С. С. Аверинцева, ускоренная в “родном и вселенском” и проходящая тысячелетия культурной и духовной истории нашей цивилизации — все эти новые формы и новые смыслы (естественно, я называю не все безусловные удачи этой эпохи: но и этот список впечатляет!) были плодами внутренней свободы, “усилья воскресенья”. Именно они, с общим для них освещением — я бы сказала, что дело в них происходит при свете почти беспредметной религиозности и необъяснимой надежды — отвечали на замолчанный обществом вопрос этого времени, вопрос об исцелении и отдаче долга, о котором я говорила вначале. Позволю себе вспомнить строчки, которые я сочиняла лет в 16—17: это пейзаж, деревья ранней весной: Течет воскрешение робко, И нужно припрятать корой, Студеною топью: ни тропки Для взгляда, для речи дурной — здесь нет стихотворных достижений, но есть уловленный ветер и свет времени. Если позволите, я дочитаю: Истоки слипаются в жилах. И если из них отцедить. Простынувший запах могилы Там силы еще не хватило В молочную плоть заключить. Не всю еще стужу прозябли, Не всю еще смуту снесли, Чтоб вызвать прощения каплю У безмерно виновной земли. Даже эти далеко не блистательные строки начинающего автора рядом с его же взрослыми прозаическими рассуждениями дают почувствовать — или предчувствовать — что такое возможность поэзии, возможность искусства, возможность смысла и чувства, являющихся вместе с формой, то есть в своей истинной простоте: воплощенных. Я сказала бы: это возможность души в мире, который делает все, чтобы душа была невозможной. Об этой возможности и говорил опыт внутреннего освобождения, происходивший во многих формах и во многих лицах в конце зловещей эпохи. Мы начинали верить, что нам есть что сказать людям. То, что складывалось в ответ на историю, я назвала бы поэтикой выздоровления, поэтикой целительства. Годы политического раскрепощения, мутные, суетливые, ерничающие в своем культурном выражении, как будто отменили и завалили то начало, точнее, те начала. Но то, что уже стало, уже явилось, как известно, неотменимо, и я по-прежнему думаю, что нам есть что сказать после всего (точно наоборот повсеместно повторяемым словам о невозможности поэзии после Аушвица и ГУЛАГа: как раз внутри этого и после этого человек как никогда оценит животворящую силу свободного искусства). “Нам есть что сказать миру после нашего опыта”, — сказал Владыка Антоний. Мы только начали это говорить. Но конечно, эта возможность покажется достоверной только для того, кто в этом “мы” слышит “я”: лично я, имярек, не жертва истории. * Продолжение. Начало цикла см. в № 95 © 1996 - 2013 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" от себя добавлю, что недавно в Сети мне попадались видео ролики с лекциями Седаковой....
440Гц: Чтец пишет: еня подкупило еще и то, что предлагаемые Вашему вниманию стихи на русский переводил Арсений Тарковский Спасибо за напоминание - 4.03 - как раз был день рождения Андрея Тарковского...(упустила из виду) А Юрия Рудиса мне тоже стихи нравятся. ...ну, вот, к примеру, это - актуально для нынешнего положения страны... *** В жизнь чужую, под осень, при ясной луне Самозванец въезжает на белом коне, Словно в город чужой, как по нотам, Между пьянкой и переворотом, Он свободен, спокоен - практически мертв, И отпет, и последней гордынею горд, Отражен в придорожном кювете, И уже ни за что не в ответе. И дрожит на ветру как осиновый лист, На себя не похож и от прошлого чист. Лишь кресты - пораженья трофеи - На груди и веревка на шее, Клочья черного знамени над головой. И чужой стороне он, как водится, свой. Он один здесь спокоен и ясен, И на всякое дело согласен. Он и швец, он и жнец, и последний подлец, И на дудке игрец, и кругом молодец, Не жилец, по народным приметам, Но пока что не знает об этом. Простите, не будем омрачать общение (хоть и душа за отечество болит), лучше по лирике...
Трурль: Алик Готлиб (Израиль) Вы порою мне кажетесь чайною ложкой, Поводящей плечами в стакане воды. И тогда берега расцветают морошкой, И бегут заводчане на сбор лебеды. Вы совсем молодая. Вы - юный поручик, Что пасет на лугу медоносных пчелов. Вы - вершина Валдая, Вы - горная круча; Круче кручи, угу. Я от Вас безголов. Увы, но больше его мне ничего лет 15 не попадалось
Ятвяг: Николай Гумилев из цикла "К синей звезде" На путях зеленых и земных Горько счастлив темной я судьбою А стихи? Ведь ты мне пела их, Тайно наклоняясь надо мною. Ты была безумием моим Или дивной мудростью моею, Так когда-то грозный серафим Говорил тоскующему змею: "Тьмы тысячелетий протекут, И ты будешь биться в клетке тесной, Прежде чем настанет Страшный суд, Сын придет, и Дух придет Небесный. Это выше нас, и лишь когда Протекут назначенные сроки, Утренняя грешная звезда, Ты придешь к нам, брат печальноокий, Нежный брат мой, вновь крылатый брат, Бывший то властителем, то нищим, За стенами рая новый сад, Лучший сад с тобою мы отыщем. Там, где плещет сладкая вода, Вновь соединим мы наши руки, Утренняя, милая звезда, Мы не вспомним о былой разлуке".
440Гц: БИБЛЕЙСКИЕ СТИХИ: РАХИЛЬ И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее. Книга Бытия И встретил Иаков в долине Рахиль, Он ей поклонился, как странник бездомный. Стада подымали горячую пыль, Источник был камнем завален огромным. Он камень своею рукой отвалил И чистой водой овец напоил. Но стало в груди его сердце грустить, Болеть, как открытая рана, И он согласился за деву служить Семь лет пастухом у Лавана. Рахиль! Для того, кто во власти твоей, Семь лет - словно семь ослепительных дней. Но много премудр сребролюбец Лаван, И жалость ему незнакома. Он думает: каждый простится обман Во славу Лаванова дома. И Лию незрячую твердой рукой Приводит к Иакову в брачный покой. Течет над пустыней высокая ночь, Роняет прохладные росы, И стонет Лаванова младшая дочь, Терзая пушистые косы, Сестру проклинает и Бога хулит, И Ангелу Смерти явиться велит. И снится Иакову сладостный час: Прозрачный источник долины, Веселые взоры Рахилиных глаз И голос ее голубиный: Иаков, не ты ли меня целовал И черной голубкой своей называл? Анна Ахматова 25 декабря 1921
440Гц: Анна Ахматова Наталии Рыковой Всё расхищено, предано, продано, Черной смерти мелькало крыло, Все голодной тоскою изглодано, Отчего же нам стало светло? Днем дыханьями веет вишневыми Небывалый под городом лес, Ночью блещет созвездьями новыми Глубь прозрачных июльских небес,- И так близко подходит чудесное К развалившимся грязным домам... Никому, никому неизвестное, Но от века желанное нам. Июнь 1921 Строфы века. Антология русской поэзии.
440Гц: Трурль пишет: Увы, но больше его мне ничего лет 15 не попадалось А это Алика Готлиба ВЕНОК СОНЕТОВ?.... ( 1 ) ___________________ Моя любовь, имеющая уши Приветствует создание напева Что ей налево - это знает дева Но тропка в Рим ей кажется посуше О Рим! - орем, предчувствуя разлуку - Твоя волчица превратилась в суку! It sucks! Твои задумчивые дети Сосут сосок Монтекки-Капулетти! А в Риме гуси. Гуси полны спеси Поют о том, как некий козлик в лесе Хрустит травой, чье имя Беладонна Не столько щиплет, сколько ею дышит И видит - волк во шлеме из картона Сидит себе на треугольной крыше ( 2 ) ___________________ Сидит себе на треугольной крыше Пробиты латы, сломаны булаты И испускает клюквенную жижу А вдоль дорог - соратники распяты И это служит поводом для новых Крестов веселых и венцов терновых Итак - те волки были неофиты И бегали по лужам неубиты Молились на святую Ярославну Что родила дитя совсем без мужа Свой образ изменив прогибом плавным А ныне - Ярославна горько тужит, На море глядя, а идя по суше - Жует овес, разглядывает лужи ( 3 ) ___________________ Жует овес, разглядывает лужи И видит в них желание коллажа Как следствие того, что входит туже Само в cебя, чем пажи в экипажи Ты говоришь - я мажу эпатажем - Мол голь гола. Мол мал мала милее Но голь мила на пляже! Впрочем, даже И там я вижу страсти по Андрею : Вот крокодил, русалку разрушая, Перегрызает фибры под сплетеньем И все зачем? Чтоб стать второю тенью А та лишь вопрошает: Хороша я? Но он молчит, ее покровы лижет И тихонько вострит о небо лыжи ( 4 ) ___________________ И тихонько вострит о небо лыжи Что были среди ноевой поклажи Как обувь к паре чистых ног, и иже С ними частей, совсем нечистых даже Как то: землисто-мраморные плечи Пропитанные ворванью ресницы Отверстья, открывающие течи Лишь стоит на отверстья покоситься Лопатки, ляжки, ломтики омлета Морковь и лук в картофельном декоре - Вот и портрет крестьянки Генриетты С борщом в руках и скромностью во взоре Хотя глубин в кастрюле маловато - Она крылата, и ума палата ( 5 ) ___________________ Она крылата, и ума палата Вполне способна стать женою брата Нос - башня Ханаана. Впрочем, где-то Уже встречалось описанье это У ней на коже - россыпи созвездий Из родинок. Вот, с Козерогом вместе, Телец. И, вопрошая, Бытьильнебыть К созвездью Леды льнет созвездье Лебедь Молочный путь стекает от ключицы К пупку - и может всякое случиться Поскольку ощущение синицы В руках он придает. И не к полати Но к журавлю желает устремиться Раскосая племянница Пилата ( 6 ) ___________________ Раскосая племянница Пилата Чьи бедра - лира в слое карбоната Чья кровь дурна - что кровь быка сырая Хвать за бока! - и чуешь, как играет В тебе желанье радостно и скоро Терзать ее вeнком тореaдора Тореaдор, смелее в бой, амиго! Пускай дрожат канальи и мантильи Пусть рушится хрусталь, трещит текстиль и Молошницы заходятся от крика Пусть ярче разгорается вендетта Меж бычьим родом и детьми твоими Еще посмотрим, чье полнее вымя! Голубушка, как хороша! И где-то... ( 7 ) ___________________ Голубушка, как хороша! И где-то В осьмом ряду она сидит, либретто В прах разодрав, и шепчет нарочито: "Резанов, лапа! Я - твоя Кончита! Так бесса ме, дружок! Бесса ме мучо! Ты погляди: ведь бык - он же мужчина! Спилить рога - типичный Аль Пачино С глазами Джельсомино Бертолуччи!" Набычен, встал и прочь идет Резанов Чтоб ревность загасить пустым нарзаном Нарзан был хладен. Следствие - простуда Примчалась медицинская карета, Но он уже ушел туда, откуда Она одета. Альфа-бета-тетта... ( 8 ) ___________________ Она одета. Альфа-бета-тетта... И ночь спустилась в город. Над домами Безусый ангел шевелит крылами Пытаясь сбить пылинку с эполета Когда-то ангел был влюблен в Наташу И родился гигант, зачинщик бунта Против богов. Сначала все как будто Шло хорошо. Но - проиграли наши С тех пор стерилизованно-крылаты Все ангелы ушли служить в солдаты Лишь временами, осмелев от грогу Пернатый подойдет, посмотрит строго И спросит, прижимая к лону длани: Зачем служить вершителем деяний? ( 9 ) ___________________ Зачем служить вершителем деяний? Забудет о тебе поэзо-проза. Куда важнее северных сияний Мне - "Мальчик, вынимающий занозу" Иль "Писающий мальчик" в Амстердаме Который - просто писает. Годами. Я поступаю так же. Но не ходит На то глазеть народ. И дело - в моде. А я желал прославиться когда-то Публичной мастурбацией. Плакаты, Цветы от сотни юных дарований, Поездка в Канны, Бонны, Лаперузы Et cetera. Но - порвались рейтузы У нежной Музы, этой горной лани ( 10 ) ___________________ У нежной Музы, этой горной лани Сидит корнет - подснежники в ладошке И развивает мысль: Я пан, Вы пани А спать могу я и на раскладушке Я буду огурцы солить в кадушке И рядом - Вы. В цветастом сарафане Корнет, Вы душка! - восклицает Муза И у мальчонки пламенеет пузо Прошло сто лет. Близ Музы, в грузной лени Лежит корнет - подштанники в ладошке Он ходит в судно, подогнув колени И просит ягод - мяконькой морошки Бо на пути сквозь жар и медны трубы Повыпадали волосы и зубы ( 11 ) ___________________ Повыпадали волосы и зубы У старины Мазая. Не дерзая На званье терапевта, опекают Его три мрачных зайца и борзая Приносят розы, а ему икру бы... Старик лежит и думает, икая Что, видимо, ошибся он в объекте Спасения - и вынужден объедки Глотать, а если б спас сотню-другую Котов - теперь бы знал судьбу другую Они бы мне мышат поодиночке Таскали сквозь фаллопиевы трубы А то - как гармонист, жую цветочки Увы! Они мне более не любы ( 12 ) ___________________ Увы! Они мне более не любы А любы мне - пожарные дружины И их старообрядческие клубы Где на обед - лишь гайки да пружины Вообще к старообрядцам как к народу Я нежно отношусь, поскольку эти Селяне были ласковы, как дети И шли в леса, чтоб сохранить породу Свою - да и древесную. Но ныне Их не найти ни в чаще, ни в пустыне Хотя в пустыне чаще. Индивидам Они известны умудренным видом А чем известна некто Полякова? Во рту дыра, на голове подкова ( 13 ) ___________________ Во рту дыра, на голове подкова - Не знает сочетания такого Сам Диоген, или Сократ, как звали Его друзья, что жили с ним в подвале В соседней таре. Мудреца Сократа Так звали потому лишь, что сокрыто В нем было сервелату два карата А в Диогене - солоду корыто Итак - он жил в прокуренной лохани И Буцефалу говорил: "My honey! Твой Александр мне заслоняет небо И Б-г с ним. Не желаешь ли жаркого?" Но Буцефал ответствовал: "Не требо! О Ра! Пора на поле Куликово!" ( 14 ) ___________________ О Ра! Пора на поле Куликово! Ура! Мы их сметем, как у Крюково Где взвод погиб - ведь так поется в песне Душевный бунт! Вставай со мною вместе! Soul rebel! Джа сокрыт под паранджою Восточных женщин, и когда слетает Она, то видно каждому, что ржою Покрылся он, и как ледышка тает Джа и Годдо - два близнецовых брата И вместе они - дети Аппарата Так пусть знамена дыбятся на крыше Крушите зеркала, коптите туши! Я ухожу туда, где тихо дышит Моя любовь, имеющая уши ( 15 ) ___________________ Моя любовь, имеющая уши Cидит себе на треугольной крыше Жует овес, разглядывает груши И тихонько вострит о небо лыжи Она крылата, и ума палата - Раскосая племянница Пилата - Голубушка, как хороша! И где-то Она одета. Альфа-бета-тетта... Зачем служить вершителем деяний? У нежной Музы, этой горной лани Повыпадали волосы и зубы Увы! Они мне более не любы Во рту дыра, на голове подкова - О Ра! Пора на поле Куликово!
440Гц: Алик Готлиб пишет: Во рту дыра, на голове подкова - О Ра! Пора на поле Куликово! Всё последнее время крутится в голове фраза: ...там где ты теперь стоишь, там и поле Куликово... Из какой-то давней военной песни: Перед ним лежал простор без конца и без начала, И родимая земля так солдату отвечала: Ты воюй солдат с умом, ты воюй солдат толково, Там, где ты сейчас стоишь, там и поле Куликово.
Ятвяг: Стихи, "сочиненные" ЭВМ (кажется, 1963 год) Пока слепо плыл сон по разбитым надеждам, Космос с болью сочился над разбитой любовью. Был из скрытных людей свет твой немедленно изгнан И Небо не спало...
Трурль: Я припоминаю, что видел венок сонетов, но эти ли стихи - не помню... Дело в том, что недавно мне встретилось имя, кажется, Александр Готлиб. Но его профиль показывает москвича... Пока же поисковики не показывают Готлиба из Израиля... Кажется, я стихи его видел на конкурсе ТЕНЕТА то ли за 1996, то ли за 1997 гг. А возможно, в Словесности (позже - Сетевая Словесность). Еще слышал, что он печатался в каком-то русском хиповском журнале, кажется чио-то вроде Забриски Райдер
Ятвяг: Елена Элтанг (кажется, Вильнюс) Освистанный ветренной клакой перрон где вилЕнский экспресс со вздохом назад подает сочлененья сверяя и поручни медны и лаком язык проводницы: дюшес ja mam tylko jeden! однако я жмурюсь и пью я в твое огорченье ныряю под жолтой купейной лампадой так жадно стучится в груди я рада я рада я рада полячка еще оранжаду и больше уже не входи дорожное чтиво не шутка с ним скрипы и страхи острей в бессонной теплушке где прежние жалобы живы железны дорожные сутки но плавится сладко и жутко в серебряной ложке хорей о Йезус Мария, считайте меня пассажиром не продохнуть от восхищенья. мне передышки не дает лиловой жилки учащенье и смятый рот и наотлет золотошвейное запястье. но в тишь озерную но в гладь своей бессовестною властью меня ты волен отослать дай налюбуюсь напоследок испанской проволкой кудрей румянцем рыжим как у шведок и отступлюсь. и лягу в дрейф так смуглый окунь на кукане взлетевший было над водой сверкнув на солнце плавниками слоистой мокрою слюдой и с самой верхней смертной точки узнавший руки рыбака рукав реки и пруд проточный и лодки красные бока в тугой камыш вернется всплеском но не домой. наоборот. его же тоже держит леска за рваный рот за рваный рот дитя мое нас ожидает ад нас не полюбят нас уже не любят за то что мы с тобой шаман и бубен харон и лодка конь и конокрад с какого дня мы знаем - небеса такой же дом за шторкой мастерская и вероника сушит волоса над лунною конфоркой распуская с какого дна мы смотрим в небеса уверены что смотрят в нас оттуда нам будет худо нам сегодня худо а нас спасать так все переписать chinotto пахнет мокрою рогожей на неапольской барже хлябь тирренская похоже успокоилась уже а с утра хлесталась пьяно билась в низкие борта еле-еле capitano доносил вино до рта возвращаешься в сорренто как положено к зиме укрываешься брезентом на канатах на корме где сияет померанец не достигнувший темниц: закатился в мокрый сланец цвета боцманских зениц итальянские глаголы вспоминая абы как крутишь ручки радиолы ловишь волны в облаках в позитано sole sole в риме верди в искье бах проступает грубой солью маре нострум на губах возвращаешься счастливый вероятно навсегда зыбь гусиная в заливе - зябнет зимняя вода всеми футами под килем и рябит еще сильней будто рыбы все что были приложили губы к ней и стоят себе у кромки опираясь на хвосты и молчат под ними громко сорок метров пустоты
440Гц: Трурль пишет: Я припоминаю, что видел венок сонетов, но эти ли стихи - не помню... А вот по этой парадоксальной стилистике и необычности образов?.. Очень его манера, на мой взгляд.
Алексей Трашков: Известный актер, писатель и человек недюжинного таланта Леонид Филатов сильно болел, и перед смертью он проводил много времени в больнице. После тяжелой операции он мог и должен был умереть, но в его жизни была маленькая внучка Оля, ради которой он еще несколько лет прожил. Именно ей перед смертью он успел написать это стихотворение. Тот клятый год уж много лет, я иногда сползал с больничной койки. Сгребал свои обломки и осколки и свой реконструировал скелет. И крал себя у чутких медсестер, ноздрями чуя острый запах воли, Я убегал к двухлетней внучке Оле туда, на жизнью пахнущий простор. Мы с Олей отправлялись в детский парк, садились на любимые качели, Глушили сок, мороженое ели, глазели на гуляющих собак. Аттракционов было пруд пруди, но день сгорал, и солнце остывало, И Оля уставала, отставала и тихо ныла, деда погоди. Оставив день воскресный позади, я возвращался в стен больничных гости, Но и в палате слышал Олин голос, дай руку деда, деда погоди... И я годил, годил, сколь было сил, а на соседних койках не годили, Хирели, сохли, чахли, уходили, никто их погодить не попросил. Когда я чую жжение в груди, я вижу, как с другого края поля Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и...» И я гожу, я все еще гожу, и, кажется, стерплю любую муку, Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу. Филатов. внучке Оле отрывок из авторского проекта Светланы Сорокиной "Программа передач"
Трурль: Да! Узнал, вспомнил - это те сонеты... "Любовь, имеющая уши" "треугольная крыша" На самой заре моего появления в Интернете мы с ним разок перекинулись сообщениями. А потом все оборвалось....
Кирт Келэ: Вислава Шимборска Три удивительные слова О приходящем времени твержу, ан, первый слог успел стать преходящим. Я слово тишь чуть слышно прошепчу — не станет тиши. Я осторожно вымолвлю ничто, — и нечто необъятное возникнет… Кто-нибудь любит поэзию Кто-нибудь, — значит: не каждый. Даже не многие, а меньшинство. За исключеньем учащихся школ и поэтов, выйдет любителей этих на тысячу, может быть, двое. Любит, — как любят картошку с грибами, и комплименты, закатов оттенки, свой полушалок, стоять на своем, выгулять грузного пса перед сном… Поэзию, — что ж есть поэзия? Сколько ответов случалось услышать по поводу этому. Счастье мое: все они легковесны, иначе как мне слагать эти тексты. Конкурс мужской красоты Очень опрятен с макушки до пяток в уборе оливково-голубоватом. Чтоб стать самым первым среди претендентов, готов он свернуться, как сдобный рулетик. Нужно — напорист, упорен и ярок застынет, как в схватке с громадным медведем; а то — трех невидимых ягуаров настигнет разящих ударов возмездие. Нет равных ему в приседаньях, отжимах, а мимика торса сравнима с лицом. Овации в зале — он скромный, он милый… Удачно подобран его рацион. Авторский вечер Муза, оваций мы не пожинаесм. Мы не боксеры, увы, а поэты. И тем не менее люди собрались, — целая дюжина зрителей в зале! — правда, здесь кто-то из-за непогоды; кто-то из близких… Муза! Пора ли? Дамы готовы млеть от восторга весь этот вечер… — На матче боксерском! Вот где достойные Дантова света страсти. О, Муза! Куда нам до этого! Быть не боксером. Быть, — ужас! — поэтом: быть осужденным к хожденью в веригах. За недостатком мускулатуры, школьных учебников литературы миру являем мы будущность. Муза! Даже Пегасу это в обузу! В первом ряду задремавший дедуля. Снится бедняге: бабуля вернулась из мира иного. И целую гору ему приготовит оладий на сливках. Прямо с огня! Вкусно! Жар так и пышет, — не подгорели бы!.. Муза, мой выход… Версия событий Поскольку разрешалось выбирать, мы выбор обосновывали долго. Нам были неприятными тела, в особенности — плоти разложенье. Необходимость голод утолять претила; также — деспотия над организмом функции желез, безвольное наследованье черт характера. Мир, где нам предстояло вскоре быть, был в стадии вселенского распада: там властвовали следствия причин. И с ужасом, и с некоторой грустью мы большинство предложенных на выбор приватных судеб отвергли. Не обошлось без каверзных вопросов: для чего в мученьях мертвого рожать, и кто бы по доброй воле согласился стать матросом на яхте, обреченной не доплыть. Об избавлении от смерти разговора и не было, хотелось — без мучений. Зато, как сильно нас к себе влекла любовь. И с оговоркой — чтоб не безнадежной. Служенья музам мы старались избежать: критерии прекрасного размыты, а для шедевров характерна хрупкость. Власть, знали, — зло для наделенных ею. Быть этносом под игом власти — злее. До овладевших массами идей, до шествий факельных, до гибели народов охочих не было, но в данной череде веков история без катаклизмов никоим образом свершиться не могла. Неисчислимо звезд за это время успело вспыхнуть и остыть успело. И наступило время начинать. В конце концов, устав от разговоров, мы отобрали первых кандидатов в первопроходцы, также — в лекаря; в философы непризнанные, в садоводы, в артисты, в музыканты — все они, признаться честно, шансов не имели на сотворенье избранной судьбы. Необходимо стало еще раз от самого начала все осмыслить. Нас привлекал предложенный десант со стопроцентным скорым возвращеньем. Отрыв от вечности откуда ни взгляни однообразной и невозмутимой впредь больше мог и не произойти. Но цель свою мы знали лишь извне; познанья эти зыбкими казались. Ну разве мудро было б воплощать поверхностных решений совокупность? Поэтому решили, что верней не торопясь на месте оглядеться, и действовать на месте сообразно с реальным положением вещей. Мы увидали Землю. Существа отчаянные там уже ютились. Растенья чахлые, невероятно, но уверенные: их не вырвет ветер, вцепились в скалы. Маленький зверек упорно норку рыл с непостижимым для нас упорством, и еще — с надеждой. О, как в сравненьи с ним казались мы излишне осторожными, смешными! Тогда же обнаружилось: редеют ряды средь нас. И мы пошли на свет; то был огонь костра разложенного прямо у крутого реки реальной берега… От костра поднялся кто-то, но не нам навстречу, а в поисках чего-то… Для костра? Облака Сноровистость и цепкость нужны при описаньи облаков, — мгновенья ока облакам и тучам достаточно, чтоб измениться. Характер их таков: всегда не повторяться оттенком, глубиной, расположеньем, формой. Проворные, проносятся над тайным, но не обременены облака памятью. Поэтому бессмысленна попытка звать облака в свидетели — не догнать. Твердим мы: «Грузность туч…» Мы, мы тяжеловесны. Самой земле сродни мы кажемся им вечными. Средь самых тяжких туч надежнейшим из братьев сдается камень нам. А облака — кузинки, живущие где-то в провинции и почти забытые. Мы, люди, любим жить. В небытие уходим неохотно, постепенно. У облаков — иной расчет. Их ждет непрерываемый полет. Им нет нужды за нами уходить; заметным быть, чтобы по небу плыть. Конец и начало Порядок сам собой не наступает по окончании любой войны. Порядок должен кто-то наводить. Ведь должен кто-то разбирать завалы, чтоб по дорогам трупы увозить. Не даром должен вязнуть чей-то шаг, в золе, грязи, пружинах от матрасов, стекляном бое и тряпье кровавом. Навесить двери, окна застеклить и стены подпереть обязан кто-то. Фотопортрет героя — на войне. Здесь — без наград, и из последних сил; и годы, годы, годы. Закатанные рукава поистрепались, но новые стоят мосты и новые вокзалы. Сметая утром желтый палый лист, припомнит кто-то, как ужасно было; и кто-то уцелевшей головой ему кивнет: не дай Бог, повторится. А рядом кто-то искренне зевнет. Припомнит кто-то, под каким кустом запрятаны остатки аргументов, уже изрядно тронутые ржой; и сдаст в металлолом без сожаленья. Кто малолеткой ужас пережил, и потому немного помнить может, схоронит старших, чтобы уступить все тем, кто вовсе ничего не помнит. На бруствере, где выросла трава, укрывшая причины и итоги, пусть ляжет кто-то, глядя в облака, и отдохнет, покусывая колос. Кот в пустом доме Умереть — котенку было б в милость: что еще осталось для котенка в опустевшем доме. Коготки точить и рвать обои. К мебели ласкаться, — все пустое. В доме ничего не изменилось, но как будто стало все иное; ничего не уносили вроде, а просторно, словно в огороде. В сумерках уютный свет не льется… Спит котенок, ушко чуть дрожит: все шаги на лестнице — чужие, и чужие руки положили в мисочку отваренную рыбку. В час привычный с радостной улыбкой не подбросил киске пробку с ниткой давний друг… играли и играли, только друга вдруг нигде не стало… Все шкафы исследовал котенок; не ленясь смотрел на каждой полке; под диван протиснулся — без толку. Наконец на свой котячий страх преступил запрет и стал искать друга на столе среди бумаг. Что осталось? — Ждать: лежать и спать. Друг уехал. Друг застрял в гостях. Друг забыл скучающего киску. Он вернется с просьбою в глазах о прощеньи. Без прыжков, без радости, без писка, медленным движением хвоста мы простим; и отвернемся к миске.
Ятвяг: Алексей Цветков в мерцанье мышц в просветах непролазных зубов где мысль на выдохе скрипит речь воспаряет над раствором гласных швырни щепоть шипящих и вскипит месторожденье ругани и гимна по немоты наружную кайму где ни ушей ни паче рыл не видно с кем разделить или излить кому с пустым стаканом пересечь квартиру вздремнуть впотьмах неведомо куда пока внутри торопится к надиру короткая империя ума пусть неусыпен в черепном приборе миноискатель истины но син- тетических суждений априори в таком безлюдье звук невыносим когда наутро что ни свет то вторник щеколда вновь на челюстях слаба но врач на букву а как древний дворник давно подмел ненужные слова женщина из которой улетели все птицы ее нашли изубранной в шелка вся в стилизованных чижах пижама и пепельная в руслах слез щека прощальному молчанью не мешала еще над ней атласный полог вис точнее даже паланкин не полог созвездия обрушенные вниз и поручни чей узкий путь недолог нет лучше не об этом но тогда окрестный стыд словами нарисуем где жадно ждет опарышей толпа и всех червей чей вид неописуем ночное средоточие теней из-под ресниц землистый выплеск пены храм пустоты в котором нет теперь крылатых горл что нам однажды пели пока в руке притворный кубок тверд в котором тризны отзвуки сольются давайте пить за этот павший форт и устоявшие что не сдаются одно сомнение навек беда что может быть душа утраты мнимой не птицей человеческой была а полуящерицей полурыбой на пляже тени влажные ложатся кружат стрижи и не хотят снижаться 169-й день в году скрипят ворота и орфей в аду река на букву с и бессловесны птицеподобья в тучах муляжи животных на притворном водопое над всеми кипарисовые свечи пылают черным правильным огнем и бабочки как проруби в сетчатке стократ черней чем допускает глаз не шелохнуть ушей бесшумной лирой вот жители умершие из нас и страшен всем ротвейлер троерылый он здесь повторно раньше он имел спецпропуск на какую-то одну из этих нас но слабо в мелкий шрифт вчитался и ротвейлер на контроле вмиг завернул которую привел тот даже с горя спел по-итальянски стеная вслед упущенной добыче в окошко тыча справку и печать мол дескать che faro senza euridice что дескать делать и с чего начать нас нет никак мы созданы из вздохов из допущений и негодований из слез и всхлипов тех кто нами был на елисейских выселках отныне где так черны стрижи и кипарисы и метит камни оловом река там наверху зачем кадите богу не возвратится с музыкой жених из этой бездны где ротвейлер ногу вздымает над надеждами живых
Ятвяг: Игорь Петров Считатель птиц, прислушник тишины; кровь из ушей, ресницы сожжены, я беззащитен, слаб и многократно убит косыми пулями дождя так, что слова любви, не доходя до губ моих, срываются обратно, назад, в заплесневелую гортань, где и сгниют. И пахнет изо рта циничным разложившимся перфектом. Пока чертой лица не отдалишь, я отличаюсь от эстрады лишь отсутствием эстрады, как объекта, присутствием в одном втором лице той публики, которая в конце зевает, растворяясь в небе дымкой... Я чувствую, как мнительный авгур, что сняв с себя все семь овечьих шкур, останусь человеком-невидимкой, никем, ничем, делителем нуля, моторчиком, пригодным разве для стрекочущего мерного ворчанья под грудою махровых одеял; ведь если существует идеал, то это - декламация молчанья. ЗВОНОК - Квартира Пушкиных. Жорж? ты сошёл с ума! Оставь меня в покое! Дома тьма знакомых, эскулапов, кредиторов. Я не могу с тобою говорить. - Наташа, право, некого корить, ты помнишь сад, скамейку, на которой ты мне шептала... - Я сказала "нет"... - Ах нет, какой кокетливый ответ. История всегда одна и та же... Кому-то мстя, чего-то там храня... Я видел, как ты смотришь на меня. Я выполнил условие, Наташа? - Жорж, не сейчас... - Печалиться тебе ль? Считай, он мертв! Я попусту дуэль не затевал бы - пару дней, не боле - и камер-юнкер, щеголь, фанфарон, певец Приапа, пугало ворон получит, чорт возьми, покой и волю. - Жорж, перестань. Ты дерзок и жесток. - Жесток и дерзок? Бог мой, неужели? Мы с ним сошлись однажды между ног недорогой тверской мадмуазели. Вот он был дерзок. У меня ума хватило, чтоб свести на шутку это. Потом он облевал мне всю карету... Наташа, вспомни, вспомни, ты сама рассказывала про его дурной характер, про скандал очередной, про вспышки гнева, про наплывы сплина, про то, как вдохновенно поутру он трахнул как-то раз твою сестру, про то, как на одном балу невинно ты флиртовала - он же вне себя от ярости устроил сцену, даже тебя ударил. Может быть, любя?! Я выполнил условие, Наташа. - Жорж, у меня кружится голова. Мне душно, тошно. Я жива едва. И мне пора к нему. - Нет, нет, постой-ка. Негоже притворяться меж собой, Наташа, как ты Лазаря не пой, а спусковой крючок не жмёт нисколько. В пять пополудни - жалкие рабы баллистики: две тени, две судьбы, две похоти, два полюса, два края реестра преступлений и заслуг - мы были там. И никого вокруг. И сверху третий: тот, кто выбирает меж ним, который гаер, но не трус, луч света, чародей, любимец муз, дарующий проклятия и милость. Слышь, крысы верещат у хладных ног, Одоевский кропает некролог, их солнце, блядь, куда-то закатилось - и мной, который меньше, чем никто, приёмный сын, бочонок из лото, пропавший в прошлом годе; от пигмея душонка, от инцеста предков стать, умею лишь ебаться и стрелять, но это уж действительно умею. Как я люблю на зорьке дрожь руки, крик секунданта, первые шаги... Отдам за это все услады рая, а может, муки ада, пусть решит тот, кто над нами этот суд вершит. Тот, кто всесилен. Тот, кто выбирает. А он не фраер. Коли уж меня он счёл сей час верней, достойней, краше, я боле не хочу терпеть ни дня - я выполнил условие, Наташа! Почему эта жизнь? Почему не мансарда в Зарайске? Два на три, стол, стул, шкаф и оскрипший диван. И соседка-вдова в гости бегает с яблоком райским, а когда ей нельзя, самогонку несет корефан. В близлежащих прудах часто ловится окунь копченый, вон окно в исполкоме недавно разбил паралич. И судьбою людей управляют не белый и черный, а Маруся с продмага и мент Афанасий Лукич. Почему этот мир? Почему не полмесяца гонки за каким-нибудь счастьем и гробом на сотой версте? Разбегается дождь, и взрываются бензоколонки. И наемный убийца, как бантик висит на хвосте. Продырявлены шины. Руль крутится только направо. И осиновый кол еженощно вонзается в грудь. Но я знаю, что нет ни морали, ни чести ни славы, только я, дорогая, и счастье какое-нибудь. Почему этот крест? Почему не дурацкие муки: пост над вечным огнем? Почему мне пристало играть с неведимками в прятки, а потом с василисками в жмурки, и, слюнявя стило, заностиь впечатленья в тетрадь? Быть любезным народу, особенно с пьяными, тем ли, что по праздникам дул в эти рваные в кровь паруса, и был выше того, кто воткнул свою голову в землю, и был ниже того, кто задрал ее на небеса. Рождество. Выпал снег первый раз за два года, то скупая отёчная злая природа блеклой Фризии, вспомнивши, что она издавна с церковью в доле, подчинилась божественной воле грузной тучи. Зато дети скачут, визжат, ковыряют сугробы; атмосферный афронт посредине Европы так чреват размышлением о той стране, где отсутствие снега объяснимо лишь фокусом неким в восхищеньи немом, где заснеженной скользкой пустой Ярославкой мчались мы, заручившись в милиции справкой, что ты есть. Снег устало стекал по стеклу лобовому слезами. Шеф, натужно скрипя тормозами, наши губы толкал ближе,ближе. Мораль приходила в упадок. Поцелуй был так нежен, так долог, так сладок — даже шеф протер зеркальце. Снег из andante срывался на presto, оставляя нам время и место, чтоб расстаться на век.
440Гц: Ятвяг И.Петров пишет: тот, кто над нами этот суд вершит. * * * Судьи справедливы лишь наполовину. Не корите Жоржа – он стрелял не в спину. Но качнулись звезды и совпали числа. Улыбнулся Ангел. Промах был немыслим. Г.Кононов.
440Гц: Александр Готлиб (Алик ГОТЛИБ) Моя Правдивая Биография Там, где закопан мой пупок Где речка Тетерев резвится. Миша Флигенко 1973: Я жил у речки Тетерев Среди овечки и дерев Нередко слышал тети рев 1990: Потом у быстрой Клязьмы жил Мутил песок, вводил в раж ил Брел меж ее прозрачных жил 1993: Затем на речку Иордан Сложив небесный чемодан Я прилетел. И это done 1997: Осталась Лета. И она По мне - война и мать родна И я стою - тонка, бледна... На этой странице представлены два цикла моих стихотворений. Первый, совсем недавний, который называется "Опыты топота" - это поиски в области "сдвигологии стиха". В начале века с русской сдвигологией экспериментировали Маяковский, Хлебников и Крученых. Чуть позже - замечательный американский поэт e.e.cummings развивал эту тему по-английски. Второй цикл, который здесь представлен - это венок сонетов. Особенностью данного построения является то, что каждый последующий сонет начинается с последней строки предшествующего, а пятнадцатый сонет, называемый магистралом, состоит из первых строк предыдущих четырнадцати. Поэзия Алика Готлиба стихи 1996 О МУХЕ-НЕ-МОТЫЛЬКЕ САРТРОВСКИЙ ГЕРОСТРАТ "Гоpмоны игpают в лесу.." GREEN SLEEVES (Стихи к староанглийской музыке) "Лось погружается в ванну.." "Вечер. Цикады.." "Когда мы как дамы.." "Кожа делает нас моложе.." "Зад бур.." "Мы кожи жесть стяжали.." 1997 "Ясный смех на ясной поляне.." "Под небесной cосной.." "Основные постулаты Коха и Бора:.." "И тогда она спросит меня:.." "Губила губами.." 1995 "Я вспоминаю.." "Семестр скоро кончится.." МОНОЛОГ КУРЫ-В-КУПАЛЬНИКЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ 19 ОКТЯБРЯ "И под вековыми липами.." "Жил был рав.." "Голубь летел из Сантьяго" "Вы порою мне кажетесь.." "В полдень все кошки рыжи.." переводы Лимерики Эдварда Лира (с иллюстрациями автора) Малыш потерялся (W.Blake) "Потомки Пpоpока чтут славу отцов.." (неизвестный английский автоp) "Жила девочка-малютка.." (H.Longfellow) "леди не пойти ли нам.." (e.e.cummings) "прощай, Бетти.." (e.e.cummings) "моя добpая милая стаpая итакдалее.." (e.e.cummings) "нацы.." (e.e.cummings) "камрад мрет.." (e.e.cummings) "свинина и сви нина.." (e.e.cummings) "я хочу сказал он.." (e.e.cummings) "когда жизнь довольно прошла.." (e.e.cummings) ABTOPA! Остальные стихи Алика Готлиба смотрите на его страничке http://www.zabriski.ru/alik/alik.html ..................................................................... Там же есть стихи Алексея Крученых, Велимира Хлебникова и других поэтов. * * * Какова Вы? Как овалы? Как бабы, Как бэби, Как бобэоби? Бубы обе Обуты В обувь Пришлите мне свою карточку Где Вы одеты в опорочки Из тела торчат окурочки Где мягкая Вы ондатрочка * * * Цветок был сорван Внесен был сор вам Бренди - выпито Даже выпь - и то Бы не вынесла Вот и вы, несла- Бые жители В думах - ЖИТЬ ИЛИ ЖЫТЬ? - рассержены.. Несессер жены Было сложен был Только ложен пыл! Мы - невинные Доли львиные Негой вейте нас, Молодых прикрас! Лаской троньте лес Вороных телес! и т.д..... http://www.zhurnal.ru/slova/gotlib/index.htm http://www.zabriski.ru/alik/alik.html
440Гц: Кто такие обэриуты? Литературная группа под названием «Объединение реального искусства» (сокращенно - «ОБЭРИУ», причем буква «у» была прибавлена для смеха) возникла в Ленинграде в 1927 году. В нее вошли молодые писатели Даниил Хармс (Ювачев) (1905-1942), Николай Заболоцкий (1903-1958), Александр Введенский (1904-1941), Константин Вагинов (1899-1934), Николай Олейников (1898-1942) и совсем молодые (им не было еще и двадцати лет) Ю. Владимиров (1909-1930) и И. Бахтерев (р. 1908). Группа была организована при Ленинградском Доме печати, директор которого Н. Баскаков благоволил представителям «левого» искусства. ОБЭРИУ (Объединение реального искусства) -литературно-театральная группа, существовавшая в Ленинграде с 1927-го до начала 1930-х годов, куда входили Константин Вагинов, Александр Введенский, Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Игорь Бахтерев, Юрий Владимиров, Борис Левин. К ОБЭРИУ примыкали поэт Николай Олейников, философы Яков Друскин и Леонид Липавский. Обэриуты называли себя еще "чинарями", переосмысляя выражение "духовный чин". Так, Даниил Хармс звался "чинарь-взиральник", а Введенский - "чинарь-авторитет бессмыслицы". ОБЭРИУ была последней оригинальной выдающейся русской поэтической школой "серебряного века" наряду с символизмом, футуризмом и акмеизмом. В работе над поэтическим словом обэриуты превзошли всех своих учителей, как драматурги они предвосхитили европейский театр абсурда за 40 лет до его возникновения во Франции. Однако судьба их была трагической. Поскольку их зрелость пришлась на годы большого террора, при жизни они оставались совершенно непризнанными и неизвестными (издавать их наследие всерьез начали в 1960-е годы на Западе, а в России - в конце 1980-х годов, во время перестройки) . Искусство и поэтика ОБЭРИУ имеет два главных источника. Первый - это заумь их учителя Велимира Хлебникова. Основное отличие зауми обэриутов в том, что они играли не с фонетической канвой слова, как это любил делать Хлебников, а со смыслами и прагматикой поэтического языка. Вторым источником ОБЭРИУ была русская домашняя поэзия второй половины ХIХ века - Козьма Прутков и его создатели А. К. Толстой и братья Жемчужниковы. Для понимания истоков ОБЭРИУ важны также нелепые стихи капитана Лебядкина из "Бесов" Достоевского, сочетающие надутость и дилетантизм с прорывающимися чертами новаторства. Самым известным в ней был Д. Хармс, а самым программным произведением – пьеса того же автора «Елизавета Бам» . Поэты тяготели в сюжетах и стилях своих произведений к абсурду, к нелогичности поступков персонажей, к совершенно парадоксальным заключениям. Это вытекало из их декларативных заявлений о том, что необходимо создавать новый язык искусства, а главное – принципиально новое представление о действительности. В группу входили талантливые поэты: Заболоцкий, Введенский, Вагинов, Левин. Они писали и прозу. Литературоведы и критики считают их родоначальниками европейской литературы абсурда (Ионеско, Беккет, Жене, Пинтер, Симпсон, Д’Эррико. http://otvet.mail.ru/question/8966604
Трурль: Николай Асеев Анне Ахматовой Нет не враг я тебе, не враг! Мне даже подумать страх, Что, к ветру речей строга, Ты видишь во мне врага. За этот высокий рост, За этот суровый рот, За то, что душа пряма Твоя, как и ты сама, За то, что верна рука, Что речь глуха и легка, Что там, где и надо б желчь Стихов твоих сот тяжел. За страшную жизнь твою, За жизнь в ледяном краю, Где смешаны блеск и мрак, Не враг я тебе, не враг. Жар-птица в городе Ветка в стакане горячим следом прямо из комнат в поля вела, с громом и с градом, с пролитым летом, с песней ночною вокруг села. Запах заспорил с книгой и с другом, свежесть изрезала разум и дом; тщетно гремела улицы ругань - вечер был связан и в чащу ведом. Молния молча, в тучах мелькая, к окнам манила, к себе звала: "Миленький, выйди! Не высока я. Хочешь, ударюсь о край стола?! Миленький, вырвись из-под подушек, комнат и споров, строчек и ран, иначе - ветром будет задушен город за пойманный мой майоран! Иначе - трубам в небе коптиться, яблокам блекнуть в твоем саду. Разве не чуешь? Я же - жар-птица - в клетку стальную не попаду! Город закурен, грязен и горек, шелест безлиствен в лавках менял. Миленький, выбеги на пригорок, лестниц не круче! Лови меня!" Блеском стрельнула белее мела белого моря в небе волна!.. Город и говор - всё онемело, всё обольнула пламенней льна. Я изловчился: ремень на привод, пар из сирены... Сказка проста: в громе и в граде прянула криво, в пальцах шипит - перо от хвоста!
Ятвяг: Изяслав Винтерман Израиль Внутри меня хорошая погода, вокруг дожди и молнии удар. А вы, простите, вы какого года и вам какой милее календарь? У меня внутри всё пляжи да каштаны. Мне рябина и морошка ни к чему. Всё блондинки у меня, кафешантаны и шатенки, точно яблоки в Крыму. Скачут-пляшут девушки в бикини, спрашивая: я грузин или бакинец, – им не всё равно? Это мне не всё равно, она какая, после буду думать, кто такая, – дурой ранен, пулей разрывной. У меня внутри то мутно и туманно, солнце светит фигой из кармана, а луна под крышкою в тени, облака кипят, звенит кастрюля... То светло. От ветра – прыг со стула занавеска, хвост трубой, лови, тяни. Сгрузит ночь последние вагоны и разбудит птичек в облаках. Распоются мелкие заразы... Дернутся вагоны новогодне. Видишь, всё у нас прекрасно как, видишь, всё прекрасней раз от разу.
440Гц: Ятвяг пишет: У меня внутри то мутно и туманно, солнце светит фигой из кармана, а луна под крышкою в тени, облака кипят, звенит кастрюля... То светло. От ветра – прыг со стула занавеска, хвост трубой, лови, тяни. ..
440Гц: ПСИХЕЯ Колесо повернется. Всему свой черед. Май, конечно, придет. Боль, возможно, пройдет. СеребрЯтся дерев опушенные ветки, и Психея дрожит, обнаженная, в клетке. Ох, душа моя, в свете ущербной Луны сновиденья уснувшей природы темны, и немного тепла на заблудшей планете, где Психея бессонная слушает ветер. Переулками бродит, смеясь, сатана. Пожелтев, как медяк, убывает Луна, и вверху, над промерзшей искрящейся твердью, тает тихая музыка роста и смерти… Геннадий Кононов
Трурль: 440Гц пишет: Серебрится дерев опущенные ветки Опечаточки не случилось?
440Гц: Трурль пишет: Опечаточки не случилось? Доброго вечера! Верно. Спасибо - это с "Вечернего Гондольера" копировалось, а там много таких опечаток попадается. Виновата - просмотрела. Именно такие ошибки (опечатки) и хотела просить Володю поправить - то ли при наборе Тасаловым, то ли в рукописях пропущены ранее.... Интересно, Володя получил ли книги со стихами? Вы с ним не связывались?
Трурль: Я черкнул ему по приезду сюда парочку слов, но про книги не догодался спросить. Да и не знал, что Вы их уже отправли.... Кажется, он малость прихворал. Переезд ВГ на другой хост многих сил требует. Он пока и это притормозил.... Кстати (я уже наглею) в порядке извинений, можете предложить книгу и Юле Драбкиной (Вот привык я выезжать на чужом горбу) А между делом, может как раз можно сейчас послать Володе исправленные тексты, - свяжитесь с ним; ведь ничего, если они еще какое время полежат, но уже у него.... С наилучшими пожеланиями Трурль
440Гц: Спасибо - так и сделаю. А книги отправлены сразу же, через день после разговора о них - по времени вполне должны дойти, даже с плохо работающей службой доставки. * * * Над Рублевым пространством есть Путь. Называется - Млечный. Ниже - тучи, огни городов, приглушенная боль. Мокнут люди, овчарки, над зонами дождь - бесконечный… Стыд не выест глаза, не затрахает нас алкоголь. В безнадеге перрона, до сердца пропитанный хлоркой, мент простывший торчит, представляя собою закон. Зимний дождь моросит, пополняя психушки и морги. Чует смерть Третий Рим, добывая водяру и корм. Это смерть, Третий Рим, площадями надрывно ревущий, громоздящий дворцы, что построили наши отцы! Здесь, устав от трудов, помолившись о хлебе насущном, добрый пастырь готовит шашлык из заблудшей овцы. 1991 год. Г. Кононов
440Гц: Груз кармы на весах, а свет совсем не тут. Лишь в сердце небеса свободные цветут. Далече до весны, и слезы солоны, а слуги сатаны красивы и умны. Геннадий Кононов
440Гц: Александр Введенский ЭЛЕГИЯ (ОСМАТРИВАЯ ГОР ВЕРШИНЫ...) Так сочинилась мной элегия о том, как ехал на телеге я. Осматривая гор вершины, их бесконечные аршины, вином налитые кувшины, весь мир, как снег, прекрасный, я видел горные потоки, я видел бури взор жестокий, и ветер мирный и высокий, и смерти час напрасный. Вот воин, плавая навагой, наполнен важною отвагой, с морской волнующейся влагой вступает в бой неравный. Вот конь в могучие ладони кладет огонь лихой погони, и пляшут сумрачные кони в руке травы державной. Где лес глядит в полей просторы, в ночей неслышные уборы, а мы глядим в окно без шторы на свет звезды бездушной, в пустом сомненье сердце прячем, а в ночь не спим томимся плачем, мы ничего почти не значим, мы жизни ждем послушной. Нам восхищенье неизвестно, нам туго, пасмурно и тесно, мы друга предаем бесчестно и Бог нам не владыка. Цветок несчастья мы взрастили, мы нас самим себе простили, нам, тем кто как зола остыли, милей орла гвоздика. Я с завистью гляжу на зверя, ни мыслям, ни делам не веря, бороться нет причины. Мы все воспримем как паденье, и день и тень и сновиденье, и даже музыки гуденье не избежит пучины. В морском прибое беспокойном, в песке пустынном и нестройном и в женском теле непристойном отрады не нашли мы. Беспечную забыли трезвость, воспели смерть, воспели мерзость, воспоминанье мним как дерзость, за то мы и палимы. Летят божественные птицы, их развеваются косицы, халаты их блестят как спицы, в полете нет пощады. Они отсчитывают время, Они испытывают бремя, пускай бренчит пустое стремя - сходить с ума не надо. Пусть мчится в путь ручей хрустальный, пусть рысью конь спешит зеркальный, вдыхая воздух музыкальный - вдыхаешь ты и тленье. Возница хилый и сварливый, в последний час зари сонливой, гони, гони возок ленивый - лети без промедленья. Не плещут лебеди крылами над пиршественными столами, совместно с медными орлами в рог не трубят победный. Исчезнувшее вдохновенье теперь приходит на мгновенье, на смерть, на смерть держи равненье певец и всадник бедный. 1940 ГДЕ. КОГДА. Где Где он стоял опершись на статую. С лицом переполненным думами. Он стоял. Он сам обращался в статую. Он крови не имел. Зрите он вот что сказал: Прощайте темные деревья, прощайте черные леса, небесных звезд круговращенье, и птиц беспечных голоса. Он должно быть вздумал куда-нибудь когда-нибудь уезжать. Прощайте скалы полевые, я вас часами наблюдал. Прощайте бабочки живые, я с вами вместе голодал. Прощайте камни, прощайте тучи, я вас любил и я вас мучил. [Он] с тоской и с запоздалым раскаяньем начал рассматривать концы трав. Прощайте славные концы. Прощай цветок. Прощай вода. Бегут почтовые гонцы, бежит судьба, бежит беда. Я в поле пленником ходил, я обнимал в лесу тропу, я рыбу по утрам будил, дубов распугивал толпу, дубов гробовый видел дом и песню вел вокруг с трудом. [Он во]ображает и вспоминает как он бывало или небывало выходил на реку. Я приходил к тебе река. Прощай река. Дрожит рука. Ты вся блестела, вся текла, и я стоял перед тобой, в кафтан одетый из стекла, и слушал твой речной прибой. Как сладко было мне входить в тебя, и снова выходить. Как сладко было мне входить в себя, и снова выходить, где как чижи дубы шумели, дубы безумные умели дубы шуметь лишь еле-еле. Но здесь он прикидывает в уме, что было бы если бы он увидал и море. Море прощай. Прощай песок. О горный край как ты высок. Пусть волны бьют. Пусть брызжет пена, на камне я сижу, все с д[удко]й, а море плещет постепе[нно]. И всё на море далеко. И всё от моря далеко. Бежит забота скучной [ш]уткой Расстаться с морем нелегко. Море прощай. Прощай рай. О как ты высок горный край. О последнем что есть в природе он тоже вспомнил. Он вспомнил о пустыне. Прощайте и вы пустыни и львы. И так попрощавшись со всеми он аккуратно сложил оружие и вынув из кармана висок выстрелил себе в голову. [И ту]т состоялась часть вторая — прощание всех с одним. Деревья как крыльями взмахнули [с]воими руками. Они обдумали, что могли, и ответили: Ты нас посещал. Зрите, он умер и все умрите. Он нас принимал за минуты, потертый, помятый, погнутый. Скитающийся без ума как ледяная зима. Что же он сообщает теперь деревьям.— Ничего — он цепенеет. Скалы или камни не сдвинулись с места. Они молчанием и умолчанием и отсутствием звука внушали и нам и вам и ему. Спи. Прощай. Пришел конец. За тобой пришел гонец. Он пришел последний час. Господи помилуй нас. Господи помилуй нас. Господи помилуй нас. Что же он возражает теперь камням.— Ничего — он леденеет. Рыбы и дубы подарили ему виноградную кисть и небольшое количество последней радости. Дубы сказали: — Мы растем. Рыбы сказали: — Мы плывем. Дубы спросили: — Который час. Рыбы сказали: — Помилуй и нас. Что же он скажет рыбам и дубам: — Он не сумеет сказать спасибо. Река властно бежавшая по земле. Река властно текущая. Река властно несущая свои волны. Река как царь. Она прощалась так, что. Вот так. А он лежал как тетрадка на самом ее берегу. Прощай тетрадь. Неприятно и нелегко умирать. Прощай мир. Прощай рай. Ты очень далек человеческий край. Что сделает он реке? — Ничего — он каменеет. И море ослабевшее от своих долгих бурь с сожалением созерцало смерть. Имело ли это море слабый вид орла.— Нет оно его не имело. Взглянет ли он на море? — Нет он не может. Но — чу! вдруг затрубили где-то — не то дикари не то нет. Он взглянул на людей. Когда Когда он приотворил распухшие свои глаза, он глаза свои приоткрыл. Он припомнил всё как есть наизусть. Я забыл попрощаться с прочим, т. е. он забыл попрощаться с прочим. Тут он вспомнил, он припомнил весь миг своей смерти. Все эти шестерки, пятерки. Всю ту — суету. Всю рифму. Которая была ему верная подруга, как сказал до него Пушкин. Ах Пушкин, Пушкин, тот самый Пушкин, который жил до него. Тут тень всеобщего отвращения лежала на всем. Тут тень всеобщего лежала на всем. Тут тень лежала на всем. Он ничего не понял, но он воздержался. И дикари, а может и но дикари, с плачем похожим на шелест дубов, на жужжанье пчел, на плеск волн, на молчанье камней и на вид пустыни, держа тарелки над головами, вышли и неторопливо спустились с вершин на немногочисленную землю. Ах Пушкин. Пушкин. Всё <1941> ВСЕ Н.А. Заболоцкому я выхожу из кабака там мертвый труп везут пока то труп жены моей родной вон там за гробовой стеной я горько плачу страшно злюсь о гроб главою колочусь и вынимаю потроха чтоб показать что в них уха в слезах свидетели идут и благодетели поют змеею песенка несется собачка на углу трясется стоит слепой городовой над позлащенной мостовой и подслащенная толпа лениво ходит у столба выходит рыжий генерал глядит в очках на потроха когда я скажет умирал во мне была одна труха одно колечко два сморчка извозчик поглядел с торчка и усмехнувшись произнес возьмем покойницу за нос давайте выколем ей лоб и по щекам ее хлоп хлоп махнув хлыстом сказал кобыла андреевна меня любила восходит светлый комиссар как яблок над людьми как мирновременный корсар имея вид семи а я стою и наблюдаю тяжко страшно голодаю берет покойника за грудки кричит забудьте эти шутки когда здесь девушка лежит во всех рыданье дребезжит а вы хохочете лентяй однако кто-то был слюнтяй священник вышел на помост и почесавши сзади хвост сказал ребята вы с ума сошли она давно сама скончалась пошли ребята вон пошли а песня к небу быстро мчалась о Боже говорит он Боже прими создание Твое пусть без костей без мышц без кожи оно как прежде заживет о Боже говорит он правый во имя Русския Державы тут начал драться генерал с извозчиком больным извозчик плакал и играл и слал привет родным взошел на дерево буржуй оттуда посмотрел при виде разных белых струй он молча вдруг сгорел и только вьется здесь дымок да не спеша растет домок я выхожу из кабака там мертвый труп везут пока интересуюсь я спросить кто приказал нам долго жить кто именно лежит в коробке подобно гвоздику иль кнопке и слышу голос с небеси мона... монашенку спроси монашка ясная скажите кто здесь бесчувственный лежит кто это больше уж не житель уж больше не поляк не жид и не голландец не испанец и не худой американец вздохнула бедная монашка «без лести вам скажу, канашка, сей мертвый труп была она княгиня Маня Щепина в своем вертепе и легко и славно жила княгиня Марья Николавна она лицо имела как виденье имела в жизни не одно рожденье. Отец и мать. Отца зовут Тарас ее рождали сорок тысяч раз она жила она любила моду она любила тучные цветы вот как-то скушав много меду она легла на край тахты и говорит скорей мамаша скорей придите мне помочь в моем желудке простокваша мне плохо, плохо. Мать и дочь. Дрожала мать крутя фуражкой над бедной дочкою своей а дочка скрючившись барашком кричала будто соловей: мне больно мама я одна а в животе моем Двина ее животик был как холм высокий очень туп ко лбу ее прилип хохол она сказала: скоро труп меня заменит здесь и труп холодный и большой уж не попросит есть затем что он сплошной икнула тихо. Вышла пена и стала твердой как полено» монашка всхлипнула немного и ускакала как минога я погружаюсь в благодушную дремоту скрываю непослушную зевоту я подавляю наступившую икоту покуда все не вышли петухи поесть немного может быть ухи в ней много косточек янтарных жирных сочных мы не забудем благодарны пуховиков песочных где посреди больших земель лежит красивая мамзель тут кончил драться генерал с извозчиком нахальным извозчик руки потирал извозчик был пасхальным буржуй во Францию бежал как злое решето француз французку ублажал в своем большом шато вдова поехала к себе на кладбище опять кому-то вновь не по себе а кто-то хочет спать и вдруг покойница как снег с телеги на земь бух но тут раздался общий смех и затрещал петух и время стало как словарь нелепо толковать и поскакала голова на толстую кровать Столыпин дети все кричат в испуге молодом а няньки хитрые ворчат гоморра и содом священник вышел на погост и мумией завыл вращая деревянный хвост он человеком был княгиня Маня Щепина в гробу лежала как спина и до тропической земли слоны цветочков принесли цветочек тюль цветочек сон цветок июль цветок фасон 5 апреля 1929 http://rupoem.ru/vvedenskij/
Трурль: Поскольку коприовать и вставлятьс планшетником сложнее (но не то, чтобы вовсе невозможно, просто действительно сложнее - пока получится, вспотеешь), просто подсказываю: Евгения Вежлян. Вообще-то филолог, преподает в Москве, ученая степень, интересные работы... Но и стихи, и очень даже не безынтересные...
440Гц: Трурль пишет: Евгения Вежлян. Вообще-то филолог, преподает в Москве, ученая степень, интересные работы... Но и стихи, и очень даже не безынтересные... Действительно, здорово! Спасибо! http://gondolier.ru/150/150vezhljan_1.html Евгения Вежлян ПОД СТЕКЛОМ Нескромность - краснеть, но - не выронить тайны. Так в склянке, забытой меж створ на окне Засохший комарик остался – случайный - Свидетелем августа никнуть на дне… Пусть я не владею материей клейкой Твоих бормотаний, и бредов, и мук, Я буду - без имени - петь канарейкой, Лечить наложением крыльев. И - рук. И желтые - оползень спелой фланели - По комнате стулья расставлены так, Как мы говорили, любили, болели, Как пили дешевый клоповый коньяк. Там корка на окнах холодным закатом Хрустела и тлела, и в трещины губ Кололо пространство студеным квадратом Из горьких рисованных соусом труб. Мы жили, мы пели, мы здесь – наследили. Наследникам - значит - следы убирать, Когда по дорожке из солнечной пыли Сюда, под стекло, мы придем - помирать.
Трурль: Лада Пузыревская Занавесишь полнеба по осени – и вперёд, год за годом кочуем, Господи – каковы!!.. Раз ни пуля, ни ты, никто таких не берёт – надо падать самим, а всюду чужой ковыль, августейшая степь, а выпадет снег – каюк, все дороги не к дому, соломы не подстели, истекают крыла – куда там, как все, на юг – то не воск уже, а просроченный пластилин. Занавесишь полнеба по осени – всё, завис, ни в каких зеркалах на зависть не отразим – не молись на ветру, не плачь и не отзовись. Он найдет тебя сам – хоть чем ты ему грози. То ли ямы воздушные, копи земных пустот, всё растут и растут под дождичек навесной, то ли я всё слабее?.. Кто знает ответ, пусть тот и ответит за всех, не блещущих новизной отшлифованных перьев. А осень не такова – вмиг обтреплет по канту всякий императив, но не станешь же в трубы медные токовать?.. И назад не вернёшься, полполя перекатив. © 2009
ЮЛЯ: - Ты где пропадала? - Везде понемножку… Бродила дворами бездомною кошкой, Ловила снежинки в когтистую лапку, Срывала листы объявлений в охапку, Бежала по тропам, заснеженных вьюгой, Смотрела на месяц с щекою округлой, Ломала сосульки, застывшие ночью, Писала посланья с пометкою «Срочно!», Ходила по льду на поверхности пруда… И Бога молила в свершении чуда. - А что ты искала? - Да толком не знаю… Следы ускользнувшего прошлого мая, Какие-то знаки и лица прохожих, Надеялась очень, что день не зря прожит. В толпе, за спинною кого-то чужого, Я, вздрогнув, боялась тебя встретить снова… Искала заметки, слова и намёки, Что мы в этом мире не так одиноки, Как мне показалось, когда-то, однажды… А впрочем, теперь даже это не важно. - А что ты хотела? - Сказать, что скучала… Сказать, что напрасно всю зиму молчала, Письмо написать, рассказать вновь о многом, Пойти вдруг навстречу твоею дорогой, Признаться, что я от себя убежала… И в сердце тоска, как осиное жало. Промолвить, что мне без тебя было плохо, Что имя твоё рождено с каждым вздохом. Тебе прошептать те заветных три слова, Поняв, что не лгу… как кому-то другому. Людмила Vagrant_Phoenix Лагутина
Чтец: Александр Кабанов Когда исчезнет слово * * * * Когда исчезнет слово естества: врастая намертво – не шелестит листва, и падкая – не утешает слива, и ты, рожденный в эпицентре взрыва - упрятан в соль и порох воровства. Вот, над тобой нависли абрикосы, и вишни, чьи плоды – бескрылые стрекозы: как музыка – возвышен этот сад, и яд, неотличимый от глюкозы - свернулся в кровь и вырубил айпад. Никто не потревожит сей уклад архаику, империи закат, консервный ключ - не отворит кавычки, уволен сторож, не щебечут птички, бычки в томате - больше не мычат. Но, иногда, отпраздновав поминки по собственным стихам, бреду один с литературной вечеринки, и звезды превращаются в чаинки: я растворяюсь ночевать в саду. Здесь тени, словно в памяти провалы, опять не спят суджуки-нелегалы, я перебил бы всех - по одному: за похоть, за шансон и нечистоты, но, утром слышу: «Кто я, где я, что ты?» - они с похмелья молятся. Кому? 8.09.2013 http://www.poezia.ru/article.php?sid=100926
440Гц: Геннадий Кононов Груз кармы на весах, а свет совсем не тут. Лишь в сердце небеса свободные цветут. Далече до весны, и слезы солоны, а слуги сатаны красивы и умны.
440Гц: Чтец пишет: http://www.poezia.ru/article.php?sid=100926 Там же обнаружила эти страницы... http://www.poezia.ru/naslednik.php
Рим Идолов: http://www.vekperevoda.com/
Рим Идолов: https://www.facebook.com/konovalov81?fref=nf https://www.facebook.com/?ref=tn_tnmn#!/groups/340836356054182/?fref=ts Бывают интересные стихи.... А еще у этого автора из Кишенева https://www.facebook.com/tatiana.nekrasova.902?fref=pb&hc_location=friends_tab&pnref=friends.all
440Гц: Рим Идолов пишет: http://www.vekperevoda.com/ ВИСЛАВА ШИМБОРСКА ( перевод Владимира Луцкера) КТО-НИБУДЬ ЛЮБИТ ПОЭЗИЮ Кто-нибудь, — значит: не каждый. Даже не многие, а меньшинство. За исключеньем учащихся школ и поэтов, выйдет любителей этих на тысячу, может быть, двое. Любит, — как любят картошку с грибами, и комплименты, закатов оттенки, свой полушалок, стоять на своем, выгулять грузного пса перед сном… Поэзию, — что ж есть поэзия? Сколько ответов случалось услышать по поводу этому. Счастье мое: все они легковесны, иначе как мне слагать эти тексты.
Трурль: Андрей Вознесенский Что делать страшной красоте, присевшей на скамью сирени? Б. Пастернак Недоказуем постулат. Пасть по-плисецки на колени, когда она в «Анне Карениной», закутана в плиссе-гофре, в гордынь Кардена и Картье, в самоубийственном смиренье лиловым пеплом на костре пред чудищем узкоколейным о смертном молит колесе? Художник – даже на коленях - победоноснее, чем все. Валитесь в ноги красоте. Обезоруживает гений - как безоружно карате. 1966 Не стало Майи Плисецкой
440Гц: Геннадий Кононов ТЕМНЫЕ КАРТИНКИ Спотыкается день, уходя, словно гость, ввечеру осовевший, и сморкается ангел дождя, утираясь крылом облысевшим. За окошком обвал темноты. Сердце к ребрам прикручено гайкой. Денег нету. У кошки глисты. Меланхолия мучит хозяйку. И течет незатейливый быт: за стеною - соседи в загуле, печка топится, чайник свистит, разбухают сардельки в кастрюле, разбирается хлам: керогаз, промолчавший лет тридцать будильник, тряпки, рваная кукла без глаз, пузырьки от лекарств, кипятильник, черно-белые снимки, стихи, тени слез с материнских подушек, деньги с Лениным, письма, духи - весь набор позабытых игрушек. Окружающая среда все темней изнутри и снаружи, и хохочет нагая звезда над своим отражением в луже.
440Гц: Очень интересно, с чего Илье Эренбургу так писалось в сороковом? Чем навеяно: расстрелами ли, тревожными ночными ожиданиями арестов?.. Или концом Финской... количеством её жертв?.. - очень тревожные стихи... * * * В городе брошенных душ и обид Горе не спросит и ночь промолчит. Ночь молчалива, и город уснул. Смутный доходит до города гул: Это под темной больной синевой Мертвому городу снится живой, Это проходит по голой земле Сон о веселом большом корабле,- Ветер попутен, и гавань тесна, В дальнее плаванье вышла весна. Люди считают на мачтах огни; Где он причалит, гадают они. В городе горе, и ночь напролет Люди гадают, когда он придет. Ветер вздувает в ночи паруса. Мертвые слышат живых голоса. 1940
440Гц: Vera Polozkova да-да, родная, если и делить хлеб языка великого, то вот с кем гляди, тебя опять пинает бродским коммуникационный инвалид скорей на улицу, где ждет тебя хёндай солярис бежевый с водителем исланом ныряй в большой волоколамский слалом и наблюдай ты видела: чиновники, менты едва заговоришь, уходят в плечи. ничто не отделяет, кроме речи, от темноты легко быть ломким умницей с судьбой средь узких дев с лирической хворобой, а ты давай-ка без страховки пробуй пребыть собой отстаивай, завинчивай в умы свои кавычки, суффиксы, артикли там, где к формулировкам не привыкли длиннее ы они умеют и азарт, и труд смешать с землей в зверином наступившем но как мы говорим и что мы пишем не отберут слыви позёркой, выскочкой, святой, оспаривай, сдавай пустые бланки, но сложности не сдай им ни фаланги, ни запятой
Jatwjag: https://www.facebook.com/tatiana.nekrasova.902/posts/888549991183602?pnref=story
440Гц: Сегодня День рождения Иосифа Александровича Бродского Поздравляю всех почитателей настоящей поэзии! ПОЧТИ ЭЛЕГИЯ В былые дни и я пережидал холодный дождь под колоннадой Биржи. И полагал, что это - божий дар. И, может быть, не ошибался. Был же и я когда-то счастлив. Жил в плену у ангелов. Ходил на вурдалаков. Сбегавшую по лестнице одну красавицу в парадном, как Иаков, подстерегал. Куда-то навсегда ушло все это. Спряталось. Однако, смотрю в окно и, написав "куда", не ставлю вопросительного знака. Теперь сентябрь. Передо мною - сад. Далекий гром закладывает уши. В густой листве налившиеся груши как мужеские признаки висят. И только ливень в дремлющий мой ум, как в кухню дальних родственников - скаред, мой слух об эту пору пропускает: не музыку еще, уже не шум. Осень 1968 ..мороз по коже, ... как палка Гурджиева, пробуждает сознание и чувство жизни...отрезвляет, если кто забыл, что всё - скоротечно и преходяще...
440Гц: Сегодня - ДЕНЬ БРОДСКОГО!!! * * * Похож на голос головной убор. Верней, похож на головной убор мой голос. Верней, похоже, горловой напор топорщит на моей ушанке волос. Надстройка речи над моим умом возвышенней шнурков на мне самом, возвышеннее мягкого зверька, завязанного бантиком шнурка. Кругом снега, и в этом есть своя закономерность, как в любом капризе. Кругом снега. И только речь моя напоминает о размерах жизни. А повторить еще разок-другой "кругом снега" и не достать рукой до этих слов, произнесенных глухо - вот униженье моего треуха. Придет весна, зазеленеет глаз. И с криком птицы в облаках воскреснут. И жадно клювы в окончанья фраз они вонзят и в небесах исчезнут. Что это: жадность птиц или мороз? Иль сходство с шапкой слов? Или всерьез "кругом снега" проговорил я снова, и птицы выхватили слово, хотя совсем зазеленел мой глаз. Лесной дороги выдернутый крюк. Метет пурга весь день напропалую. Коснулся губ моих отверстый клюв, и слаще я не знаю поцелуя. Гляжу я в обознавшуюся даль, похитившую уст моих печаль взамен любви, и, расправляя плечи, машу я шапкой окрыленной речи. <1960-е>
Ятвяг: Татьяна Некрасова пока летает нервный пух валяет ваньку ветер пыльный и обезвоженный лопух горит в полуденной плавильне за тридевять гремит гроза и мчит из-за холмов навстречу а мы теряем голоса глотаем пух торопим вечер давно томительно темно а облегчения не чаем и пух летящий за окном тьмы беспокойной не смягчает гроза обходит стороной грохочет позади и сбоку и почему-то всё равно что _так_ закончится эпоха
Jatwjag: https://www.facebook.com/bkenjeev/about#!/bkenjeev
440Гц: Jatwjag пишет:https://www.facebook.com/bkenjeev/about#!/bkenjeev Спасибо. Стихи и манеру Бахыта Кенжиева доводилось слышать (в видеозаписи))) Как раз на презентации первого номера Литературно-художественного журнала. Незаурядный темперамент, необычная образность - редкий дар...
Ятвяг: http://www.gandlevskiy.poet-premium.ru/
Чтец: https://alexeitsvetkov.wordpress.com/
Рим Идолов: http://bakhyt.narod.ru/
Jatwjag: http://m.vk.com/club30825914
440Гц: Пасенюк Вячеслав Макеевка, Украина * * * Я не знаком с тобою, человек, ты прикурил и дальше жить пошел – ты взял огонь и дым, спешащий вверх, и время взял, и пальцев не обжег. Я так не смог и докурил, кривясь, – дым ел глаза, огня как не бывало. И время, ну, никак не остывало ни в этот раз и ни в который раз.
Трурль: Геннадий Рябов (Увы,при копировании пропадает разбивка на строчки. Прошу прощения) Расчерчен дивный мир на строгие квадраты –ведь метр и циферблат придуманы не зря: живем по чертежу – послушные солдаты, заложники часов, рабы календаря. Подземка поутру втолкнет в вагон меня и бездушную толпу таких же бедолаг: проверенный маршрут годами не меняем, расписан каждый день, рассчитан каждый шаг. Приевшийся ночлег, постылая контора, надеждам и мечтам – не сбыться и на треть... А где-то есть река, на берегу которой сидеть бы на траве – и на воду смотреть. Но даже по ночам не снится нам покоя, и вечный бой давно сменен на вечный бег. Стараемся вовсю – задание такое: из пункта «А» успеть дойти до пункта «Б», и так – до буквы «Я». По расписанью точно. А если не успел, и все пошло не так –во мне задребезжит, сбивая ритм непрочный, заезженный прибор – мой встроенный «тик-так». Но вида не подам. В протестах нету прока. Важнее, что внутри. А эта боль в груди –попытка избежать предписанного срока: не выйдет не успеть – так хоть опередить.
Ятвяг: Вероника Батхен May 30th, 2015, 11:55 pm Мейделе Еврейские девочки, ставшие старыми, Сидящие парами, парками, барами, С облезлыми Барби и детскими рюшами На розовых блузках, с бананами, грушами, Обоймой бутылочек, мятой салфеткою, С конфеткой, котлеткой и чьей-нибудь деткою В коляске у школы... Предчувствие осени - Как будто на холод монетою бросили, Как будто у возраста деноминация, Как шепчут в трамвае "ух, хитрая нация". Как светит фонарик у бабушки в садике, Как с братом полночи играем в солдатики, Как папа... не помню, не надо, не спрашивай! Он просто ушел из созвездия нашего. И трубка его не утратила запаха. И старый приемник - орудие Запада - Все ловит заманчивый голос Америки. И мама на кухне в нелепой истерике Печет пироги и блины подгорелые. Билет театральный под лестницей белою, Лицо на снегу - аргумент фотографики. Тот вечер растаял снежинкою в трафике Мятущихся дней - для девчонки достаточно. Вчера было вьюжно, сегодня осадочно. Подруги - в Стамбуле, в Берлине, в провинции, Ребята из класса не выросли принцами, И Пушкин не читан с роддома наверное И сказка сложилась совсем беспримерная: Какой-то герой, чей-то замок трехкомнатный. Желтеет альбом ни рисунком не тронутый. У матери тик и язык заплетается. Непризнанный волк по дорогам скитается. Забыты цитаты, клинки оклеветаны. Лишь почта с экрана мигает приветами... Шуршащее "Шма" и свеча с подоконника И ливневым залпом - письмо для полковника. Еврейская девочка, мама рассердится!!! Ты - раскрываешь - сердце. http://nikab.livejournal.com/2803026.html
Ятвяг: Всего скорее ссылочку на эту статью Вероники Батхен надо бы поместить в другом месте, но мне лень искать. Да и касается статья все таки вопросов творчества. В частности - поэтического. "О поэтах и графоманах" Равно как о художниках и мазилках, фотографах и пардон фотодрочерах и тыды. Давно назревший спич. Творчество, самовыражение посредством рук, ног, голоса, слов и буковок, пестрой глины, гибких веточек и тыды - физическая потребность любого человека ИМХО. Такая же как потребность в еде или доме. Самый необразованный, недалекий и грубый человек в чем-то да самовыражается, хоть как-то да украшает своё жилище, одежду или речь. Чем больше и красивее душа у человека, чем больше у него своих мыслей, опыта, переживаний, осмыслений, мудрости, интуиции, "чуйки" - тем ярче и притягательнее результат его творчества. Даже если продукт этот не идеально сделан, небезупречно обработан и подан не на самой чистой тарелке. Посмотрите, как танцуют старики, рисуют первобытные художники, поют дети - это чудесно в своей искренности, хотя и ни разу не совершенно. Технические навыки позволяют сделать творчество понятным, выразить себя на очевидном для аудитории языке. Правильно зарифмованное и заритмованное стихотворение, простроенный по квадрату вальс с отточенными движениями, гладкий словно отполированный кувшин с симметричным узором красивы, даже если создатель вложил в них не слишком много души. Позволю себе высказать кощунственную мысль - техника рисования, стихосложения, танца и тыды это своеобразная метода, чтобы произвести успешный продукт в коммерческих масштабах, избежав при этом выгорания. Техника защищает душу человека творящего, помогает ему быть услышанным и понятым, получить заслуженный отклик - в том числе материальный. Поднять технические навыки до базового уровня - станцевать вальс, слепить кувшин, связать шарфик - может любой. Слепые рисуют, глухие танцуют, аутисты пишут стихи и создают музыку. Если можно говорить - можно петь. Если тело подвижно - можно танцевать. Если навык письменной речи не утрачен и интеллект сохранен - можно писать стихи и рассказы, мемуары и рассуждения. И делать это так, что окружающим оно понравится - не всем, не сразу, но результат будет. Поднять результат выше базового уровня может не каждый. Есть природные склонности и способности, возможности тела, скорость реакции, эффективность работы мозга, трудолюбие или отсуствие оного. Давать большой результат на одном трудолюбии или одном таланте нельзя - об этом прекрасно знают и спортсмены и цирковые и ученые. Высокого результата в творчестве и самовыражении добивается тот, у кого природный талант сочетается с огромным трудолюбием, упорством, интуицией и силой воли. Кто способен направить себя, сделать так, что талант начинает работать с полной самоотдачей. Человек с небольшим талантом в какой-то момент поймет, что планка достигнута - выше провинциального театра или газеты, фотографа на свадьбах или футболиста в районной команде ему не прыгнуть. Человек с большим талантом, не ограненным мудростью и трудолюбием, самодисциплиной и сдержанностью, очень быстро сгорит - чрезмерная чувствительность чревата большой уязвимостью, которую глушат чем под руку попадется... И вот тут-то и прячется самая веселая ловушка творчества. Ценность результата в глазах общества, получение не только обратной связи, но и оценки, места в иерархии. Всякая группа товарищей, занимающихся творчеством, спортом, наукой выстраивает свою иерархию - что в пределах группы, что в сообществе многих групп. Все знают, что Вася П. - самый сильный фотограф на фотосайте А, но Петя Б. наступает ему на пятки и оба они сынки по сравнению с Лешей М. на фотосайте Z. Но при этом решает, кто пойдет на выставку, получит премию, публикацию и оценку ни разу не Вася с Петей :) Те, кто решает - люди, наделенные помимо таланта к творчеству, талантом организовывать, выстраивать иерархию, властвовать. Они могут быть очень талантливы сами или, наоборот, ограничены. Но они становятся авторитетами и выбивают или выслуживают трудом право оценивать других. Чем больше у человека планок на погонах, цацок, побед - тем чаще к нему обращаются за оценкой. Субъективной, что характерно оценкой. Как я уже много раз писала - у успеха есть несколько составляющих. Популярность, слава, коммерческая ценность того или иного продукта, востребованность у читателей, высокое мнение критиков и экспертов, награды, победы в конкурсах и состязаниях. Все это может быть и сиюминутным и почти вечным - слава может догнать и после смерти, произведение - озолотить наследников. Чтобы добиться успеха можно быть профессионалом и идти к успеху всю жизнь как Набоков или Шекспир. А можно быть любителем как самоучка Пиросмани и самоучка Эвора, можно написать одну книгу как Маргарет Митчелл или одну песню - Мурку, Бригантину или Алоха Оэ. Творчество может быть успешным и по одному критерию и по многим сразу. "Мастер и Маргарита", например, "Сикстинская мадонна" или Ника Самофракийская :) Одни параметры успеха можно пересчитать и измерить - сколько экземпляров продалось, сколько людей пришло в кино или на выставку, сколько денег принес "товар". Другие - какое впечатление вещь произвела, какой след оставила в душах - неочевидны. Одни вещи стираются временем, становятся неактуальны спустя годы или месяцы, другие сохраняют ценность десятилетиями, третьи наоборот проступают, становятся ярче, как изображение на фотопленке. Одни критики могут разносить в пух и прах Ахматову или Пастернака, другие - оценить гениальность их творчества. У третьих спустя ещё полвека будет свое мнение. Единственный более или менее объективный критерий оценки - это резонанс. Можно выпустить мелодию или стихи в мир, нельзя сделать их популярными, если они не "цепляют". Но и это не гарантия качества - "арам-зам-зам" или "гангам стайл" тоже безумно популярны :) И ага, самая распространенная ошибка начинающих творческих людей, которые делают первые шаги по лестнице вверх - надежда, что популярность сделает их счастливыми. Что их поймут, услышат, полюбят, поймут, ОЦЕНЯТ. Разглядят сквозь неказистую наружность гадкого утенка всю красоту потаенного лебедя, посадят на трон, вознесут, увенчают лавровым венком. Что мама наконец поймет какое замечательное дитя она родила, папа похлопает по плечу и посадит рядом, любимый человек проникнется, прослезится и ответит взаимностью. Закончится одиночество, непонимание, невостребованность... Так вот - ЭТОГО НЕ БУДЕТ. Никакая популярность не сделает вас счастливым, любимым, понятым и неодиноким. Да, у известного человека, выше шанс встретить родственные души, способные попасть в резонанс. Любой огонь притягателен... но большинство тех, кто прилетит на пламя, будут видеть свои картинки, купаться в ощущениях, которые вызвало ваше творчество, натягивать на себя край плаща вашей славы. Вы сами им не важны, вас не видят - только ваш образ. Понимание, принятие, тепло и и любовь добываются другими способами, для этого нужно взаимодействовать с людьми, общаться с ними. Творчество начинающих как правило - монолог. А монолог, как знают актеры, один из самых тяжелых для восприятия видов сценической работы, редкий артист в состоянии долго удерживать внимание публики. Умение выстраивать диалог с читателем, зрителем и т.д. - один из критериев мастерства, не всем и не всегда это удается. Понимание и принятие ищутся в кругу единомышленников - людей, увлеченных тем же занятием, и способных хотя бы на время отрешиться от иерархических игр ради удовольствия разделить переживание, радость творчества и со-творчества. К качеству вашего творчества это тоже напрямую не относится - если вы освоили базовый уровень и хоть немного коммуникабельны, найдется та компания, куда вы впишетесь и будете получать обратную связь. Заработать своим творчеством небольшие деньги, получить публикацию, запись, выставку или выступление не так сложно как кажется. Повторюсь - освоение базы, навык общения, вежливость и немного терпения. И да, адекватная самооценка по крайней мере технической составляющей своего творчества. Чтобы отстроить самооценку нужны знания, умение сопоставить, понять, в чем сильные и слабые стороны того, что вы делаете, где вы ошибаетесь и почему. Ошибаться тоже можно, если ошибка намеренна. И заваленный горизонт и кровь-любовь становятся творческими приемами... у мастера, у человека в совершенстве владеющего материалом. Но на постановку мастерства уходят месяцы и годы труда, учебы, набора знаний, практики - по мановению волшебной палочки талант вспыхивает крайне редко. Громкий успех и большие деньги - счастливое сочетание нескольких факторов - актуальности творчества, правильно выбранного момента демонстрации, рекламы, и проплаченной и "сарафанного радио", хорошего менеджера и грамотной тактики самого автора. Талант для этого тоже нужен - талант попадать в резонанс, становиться брендом, как Донцова или Ласковый май. Или Битлз, Толкиен, Энн Лейбовиц... Предсказать, получится ли достичь большого успеха и (что на порядок тяжелее) закрепить его - невозможно. Отсутствие успеха и резонанса, что характерно, тоже ни о чем не говорит. Возможно вещь выстрелит через месяцы или годы, на другую публику, при других обстоятельствах. Или не выстрелит никогда. Чтобы избавиться от болезненной потребности во внешней оценке требуется грокнуть простую вещь. Вы всегда можете писать для себя. Сделать себя адресатом творчества, зрителем, слушателем. Делать то, что нравится вам, что хочется услышать или увидеть, примерить или съесть :) Отвечать себе так же как укачивать внутреннего ребенка, давать себе то принятие и поощрение, которое вы ждете от других. Петь ветру и морю, рисовать на песке, читать стихи драконам, водопадам и облакам. Отладить гармонию внутри себя. Поверьте - говорить с другими, простраивать диалог станет намного легче. Потому что из творчества уйдет жадная боль, требование отдачи, цветаевский неутолимый голод. Вы сможете просто давать людям то, что творите, не боясь, что вас отвергнут, оттолкнут, не оценят - страху будет не за что зацепиться. Чтобы спокойно принимать оценки других, нужно в первую очередь думать - а зачем люди несут вам эти оценки? Когда человек бросается критиковать, брызжа слюной и ядом - вряд ли он желает вам добра, хочет сделать ваше творчество лучше. Это у него непокой, боль, обида, желание самоутвердиться за ваш счет, причинить вам те же страдания, что когда-то причинили ему. Когда человек заливает вас медом - скорее всего ему что-то от вас нужно: ответная похвала, поддержка, помощь в каком-то деле. И к тем и к другим стоит прислушиваться - и в критике и в лести могут быть здравые зерна. Но ни в коем случае не принимайте их близко к сердцу. Ждите обратной связи - когда человек приносит вам свои ощущения от увиденного или прочитанного, рассказывает о своих ощущениях и мыслях по поводу - скорее всего он искренен. И это "внешняя" цена вашего творчества. Внутреннюю вы определяете сами. Не надо ничего ждать от зрителя или слушателя, не надо надеяться или расстраиваться. Просто несите то, что вы делаете, бросайте как камни в воду. И смотрите на круги по воде :) Учитесь слушать других, ловить волну, дышать ветром, выражать то, что чувствуете и думаете. Найдите те способы выражения себя, в которых вам лучше всего. И те, которые дают максимум резонанса. И чередуйте их под настроение :) Профессионал - это человек, который захотел сделать свое самовыражение способом делать карьеру, получать общественное признание, зарабатывать деньги и сделал это, получив от мира достаточный отклик в т.ч. в материальном эквиваленте. Профессионал знает, как добиться результата - нарисовать картину, вышить гобелен или сделать стихи на нужную тему. Какие способы и методы, нитки и краски для этого использовать, как работают сочетания цветов и композиция фотографии, как с их помощью выразить желаемое. Куда пойти и кому предложить результат труда, как разговаривать с потребителями творчества и посредниками, как просить, требовать и выбивать оплату за труд. Профессионал может быть творцом или ремесленником, но, повторюсь, к таланту писать стихи или картины оно напрямую отношения не имеет. Хороший любитель может фотографировать, танцевать джигу или играть на скрипке не хуже, а то и лучше заурядного профессионала. Но его знания разрозненны, навыки хаотичны, зарабатывать творчеством он не умеет, а любую критку результатов труда воспринимает как критику себя самого. Чтобы заниматься любимым творчеством, профессионалом быть не обязательно. Нет такого закона, который бы запретил вязать уродливые салфетки, плести корявые фенечки или рисовать аляповатые розы. Они могут быть и привлекательны и милы - обаянием искренности, прелестью неуклюжего щенка, живостью чувства. Они могут порадовать ваших близких и друзей - делитесь и внимательно слушайте, как отреагируют те, кому вы не безразличны. Джейн Остен между прочим начинала свои романы с чтения членам семьи, собравшимся у камина. Главное помнить - фотоаппарат не делает вас фотографом, написанное стихотворение - поэтом, картина - художником. И публикация и победа в конкурсе и даже первая выставка или книга - не делают. Извиняюсь за пафос, любое творчество, если им заниматься всерьёз, сродни жреческому служению - работаешь не для себя, не для денег, не для читателей или зрителей - для музыки, сцены, поэзии, олимпийской арены. Всякий творец в той или иной степени инструмент, кисть, карандаш, которым пишет мир. Он откликается на происходящее вокруг и переводит слова мира человеческим языком. Он работает - даже когда спит, прогуливается или пьет в сомнительной компании. И за каждым кадром, за каждой готовой строкой - труд, о котором со стороны фиг догадаешься. А понять - как строится номер, композиция, ритм текста, почему впечатление так масштабно и как сложна кажущаяся простота - может только человек, хорошо разбирающийся в предмете. Повторюсь - для самовыражения все эти громкие штучки вовсе не обязательны. Каждый человек может интересно и выразительно рассказать о себе одним из тех языков, которыми он владеет. Каждый может нарисовать открытку для мамы, сделать куклу для дочки, кораблик для сына и оберег для себя самого. И существует шанс, что маленькое слово, простой рисунок или мелодия прозвучат на весь мир - именно так произошло с "Бесаме Мучо", к примеру :) Но даже если не прозвучат - тем, кто рядом с вами станет светлей и теплей, незнакомые люди порадются фотографии, похвалят стихи, купят расписной камушек, замотают шею вашим шарфом и будут счастливы. И вам самим будет счастье - через творчество можно вычистить закоулки и подвалы души, выпустить страх и боль, поделиться радостью, мудростью, опытом. ...И вот здесь-то и прячется отличие между творческим человеком и графоманом! Неважно, с помощью чего ...ман пробует себя выражать. Важно, что он считает себя на порядок более значимым, чем является на самом деле, что его душа полна страхов и вожделений, потребности в признании, любви, власти - а никто не дает. И он строит иллюзию - в первую очередь для себя. Получает самоиндульгенцию на то, чтобы требовать признания и оценки, начинает оценивать и унижать других, льстить им, чтобы добиться поглаживаний. Завидует, интригует, пакостит или стоит в позе жертвы, прикрытый белым пальто. Тыкает своим творчеством всем в лицо, цитирует себя-себя-себя, а если и замолкает - то исключительно затем, чтобы спустя небольшое время снова заговорить о себе любимом. Он постоянно недохвален, не понят, не оценен - и не может быть оценен достаточно, там внутри черная дырища, которая сжирает все результаты. При этом творчество его может быть как безнадежно скверным, так и вполне приемлемым. Да и талант может наличествовать - если не в настоящем, то в прошлом. Дело не в качестве текстов или картин. Дело в прокаженной самооценке, в истощенной душе, лишенной опор и света, в том что болит и боль почти не унять. А слушать вопящего от боли человека мало кому приятно. Чтобы избежать участи графомана, придется пройти сквозь игольное ушко. Научиться здраво оценивать свое творчество - не унижая и не возвышая сверх меры. Научиться отделять себя от своего творчества и оценку себя - от оценки своего творчества. Хорошеее или плохое стихотворение, удачный или неудачный удар по мячу не делают вас хуже или лучше. Всегда можно переиграть, начать сначала, попробовать ещё раз. Научиться говорить свободно и спокойно - выйти в круг и прочесть стихи, пройтись в танце, поднять над головой картину. И молчать, когда пришел час тишины. И слушать других - время и право говорить есть не только у вас. Чтобы творить - достаточно не бояться себя, того что есть внутри вас. Любить себя, гордиться собой, радоваться себе. Позволять себе дотянуться до звезд и кататься по земле, сильно чувствовать, смеяться и плакать. Говорить об этом - честно, от всей души. И красивого в мире станет немножко больше. Вот такой длинный пост, полный развесистой кошшкософии :))) http://nikab.livejournal.com/2802659.html
Ятвяг: Лада Пузыревская https://www.facebook.com/notes/842430379170270/
Чтец: Кирт Келэ (Владимир Луцкер) Блеклое лето. Дождь забубнил за окном - Ямбы, хореи? Песня бокала Под струйкой вина Скрасила непогоду. Аура звуков, Толика лени Да вечный голод до книг Располагают читать - Пушкин листает Коран: Африка предков, Привкус фиников к кофе, Звонкие строки...
Рим Идолов: Иосиф Бродский Письмо в оазис (Александру Кушнеру) Не надо обо мне. Не надо ни о ком. Заботься о себе, о всаднице матраса. Я был не лишним ртом, но лишним языком, подспудным грызуном словарного запаса. Теперь в твоих глазах амбарного кота, хранившего зерно от порчи и урона, читается печаль, дремавшая тогда, когда за мной гналась секира фараона. С чего бы это вдруг? Серебряный висок? Оскомина во рту от сладостей восточных? Потусторонний звук? Но то шуршит песок, пустыни талисман, в моих часах песочных. Помол его жесток, крупицы - тяжелы, и кости в нем белей, чем просто перемыты. Но лучше грызть его, чем губы от жары облизывать в тени осевшей пирамиды.
440Гц: Спасибо, Володя, чудесный перевод и Бродского, этих стихов ранее не знала... В тему. Вы оживляете мне душу ...."во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины(с))) Вот Вам в награду, у Вячеслава Телеша подмотрела - очень понравился авторский текст и музыка Алеся Камоцкого - душевно.
Трурль: А Вячеслава Телеша Вы где нашли? На ФБ? Он вообще друг моего друга, хотя там разница лет 12, не в мою пользу....
Чтец: Скит Зимописцев https://www.facebook.com/zimopisec?fref=nf
Рим Идолов: Осип Мандельштам Марии Петровых http://rupoem.ru/mandelshtam/masterica-vinovatyx-vzorov.aspx Мария Петровых Домолчаться до стихов http://www.stihi-rus.ru/1/Petrovvyih/
440Гц: Рим Идолов пишет: Осип Мандельштам Марии Петровых Очень хорошо - спасибо. (с) Вк от В.Луцкера "Гул затих, я вышел на подмостки..." Борис Пастернак
чтец: Елена Элтанг * * * Освистанный ветренной клакой перрон где виленский экспресс со вздохом назад подает сочлененья сверяя и поручни медны и лаком язык проводницы: дюшес ja mam tylko jeden! однако я жмурюсь и пью я в твое огорченье ныряю под жолтой купейной лампадой так жадно стучится в груди я рада я рада я рада полячка еще оранжаду и больше уже не входи дорожное чтиво не шутка с ним скрипы и страхи острей в бессонной теплушке где прежние жалобы живы железны дорожные сутки но плавится сладко и жутко в серебряной ложке хорей о йезус мария считайте меня пассажиром * * * не продохнуть от восхищенья. мне передышки не дает лиловой жилки учащенье и смятый рот и наотлет золотошвейное запястье. но в тишь озерную но в гладь своей бессовестною властью меня ты волен отослать дай налюбуюсь напоследок испанской проволкой кудрей румянцем рыжим как у шведок и отступлюсь. и лягу в дрейф так смуглый окунь на кукане взлетевший было над водой сверкнув на солнце плавниками слоистой мокрою слюдой и с самой верхней смертной точки узнавший руки рыбака рукав реки и пруд проточный и лодки красные бока в тугой камыш вернется всплеском но не домой. наоборот. его же тоже держит леска за рваный рот за рваный рот * * * дитя мое нас ожидает ад нас не полюбят нас уже не любят за то что мы с тобой шаман и бубен харон и лодка конь и конокрад с какого дня мы знаем - небеса такой же дом за шторкой мастерская и вероника сушит волоса над лунною конфоркой распуская с какого дна мы смотрим в небеса уверены что смотрят в нас оттуда нам будет худо нам сегодня худо а нас спасать так все переписать chinotto пахнет мокрою рогожей на неапольской барже хлябь тирренская похоже успокоилась уже а с утра хлесталась пьяно билась в низкие борта еле-еле capitano доносил вино до рта возвращаешься в сорренто как положено к зиме укрываешься брезентом на канатах на корме где сияет померанец не достигнувший темниц: закатился в мокрый сланец цвета боцманских зениц итальянские глаголы вспоминая абы как крутишь ручки радиолы ловишь волны в облаках в позитано sole sole в риме верди в искье бах проступает грубой солью маре нострум на губах возвращаешься счастливый вероятно навсегда зыбь гусиная в заливе - зябнет зимняя вода всеми футами под килем и рябит еще сильней будто рыбы все что были приложили губы к ней и стоят себе у кромки опираясь на хвосты и молчат под ними громко сорок метров пустоты
440Гц: Елена Элтанг пишет: дитя мое нас ожидает ад нас не полюбят нас уже не любят за то что мы с тобой шаман и бубен харон и лодка конь и конокрад
Чтец:
Чтец:
440Гц: Альманах "ИЛЬЯ" (памяти Ильи Тюрина) О ПОЭТАХ и графоманах размышляют Юрий Беликов и его друзья-поэты, рассказывают о встречах в Михайловском, в том числе воспоминания о Геннадии Кононове...(на одной из таких встреч в августе рокового лета 2004 года, когда Геннадия не стало - была и я... ) "ПОКОЛЕНИЕ БРОНЗОВЫХ КАПЕЛЬ" ...Эхо Августа 2004 http://www.reading-hall.ru/ilya/42005.pdf http://ilyadom.russ.ru/
Jatwjag: Геннадий Рябов ... каждое утро (где-то часа в четыре) слышу: стихает ровный привычный стук. В мире безбрежном – в темной ночной квартире – раз и навеки вдруг исчезает звук. Слух не тревожат капли воды из крана, ветра дыханье, шорох кошачьих лап, рокот моторов – редкий, поскольку рано – скрипы кровати, собственный громкий храп. Я постигаю смерть без конца и края – нет в ней рыданий, взрывов и свиста пуль. Страха – нисколько. Просто лежу, гадаю: что же со мною будет – проснусь? Усну ль? Свет из окна – рассвета вуаль косая – вдруг загустеет, словно кисель какой: слепится монстр, башкой потолка касаясь, и на меня укажет стальной рукой. В этом виденье нет даже грамма фальши: огненный взгляд, крыло над его плечом... - Многого слишком хочешь. Терпи и дальше! И запускает сердце, кольнув мечом.
440Гц: Jatwjag, спасибо Вам огромное, Вы - моя отдушина, читаю очередную подборку и жить хочется... умница, дай Вам Бог радости и счастья во всех делах. В Вашей душе есть музыка, прислушиваться к ней приятно, вдохновляет и умудряет. Обожаю..! Иосиф Бродский - Л. В. Лифшицу Я всегда твердил, что судьба - игра. Что зачем нам рыба, раз есть икра. Что готический стиль победит, как школа, как способность торчать, избежав укола. Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако - сильно. Я считал, что лес - только часть полена. Что зачем вся дева, раз есть колено. Что, устав от поднятой веком пыли, русский глаз отдохнет на эстонском шпиле. Я сижу у окна. Я помыл посуду. Я был счастлив здесь, и уже не буду. Я писал, что в лампочке - ужас пола. Что любовь, как акт, лишена глагола. Что не знал Эвклид, что, сходя на конус, вещь обретает не ноль, но Хронос. Я сижу у окна. Вспоминаю юность. Улыбнусь порою, порой отплюнусь. Я сказал, что лист разрушает почку. И что семя, упавши в дурную почву, не дает побега; что луг с поляной есть пример рукоблудья, в Природе данный. Я сижу у окна, обхватив колени, в обществе собственной грузной тени. Моя песня была лишена мотива, но зато ее хором не спеть. Не диво, что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладет на плечи. Я сижу у окна в темноте; как скорый, море гремит за волнистой шторой. Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли и дням грядущим я дарю их как опыт борьбы с удушьем. Я сижу в темноте. И она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.
Jatwjag: Давид Паташинский посмотри, как нечаянно внятно смотрит вниз пожилая сова, как на солнце оставили пятна чьи-то злые, чужие слова, все идет бесконечно размеренно, проверяя добычу на вес, времена настают непременно, и у времени время в обрез что сказать заколоченным окнам, где найти перезвонную медь, посмотри, кто-то даже не охнул, провалившись по самую смерть, а такой был уют нам когда-то, свет вечерний над озером мерк, времена настают, и солдаты устают и ложатся на снег гром ломает стекло, как граната, чье отечество там спасено если трогать нельзя и не надо, все разваливается само, и стихи под огнем пересказаны, спорый ветер разносит их дым, что сказать ослепленному разуму, что ответить губам молодым и друзья мои нынче бандиты, даже водка пуста, как вода, на рассвете меня не буди ты, не буди ты меня никогда, лучше сразу со мною поссорься, полотенцами спрячь зеркала, я во сне улетаю на солнце, чтобы вымыть его добела
440Гц: ВАУ!!! Голова закружилась... Стилистика, драбкинская вязь смыслов, света и тени - мороз по коже... Игра во времени и со временем, очень хорошо... присмотрюсь тщательнее к нему, спасибо, Jatwjag
Jatwjag: Светлана Кекова дочери Маше Пережитки быта небогатого — деревянных домиков уют... Голуби на улочках Саратова крошки хлеба чёрствого клюют. Полон воздух запахами пьяными: месяц май взошёл на пьедестал. Праздник любования каштанами, словно день прозрения, настал. В книге жизни сбита рубрикация... Что осталось? Только ночь и день, жёлтая и белая акация, белая и сизая сирень. Пьёт японец крепкий чай без сахара, скучный, как роман Эжена Сю, и цветёт классическая сакура где-то там, на острове Хонсю.
440Гц: Jatwjag пишет: Давид Паташинский Он же... * * * Любви раскрытая котомка на недоступной высоте, ты узнаешь во мне потомка, но руки и глаза не те, меня бросаешь, как листву и печалишь крепко, как впервой, и по измученной кривой летит луна на мостовую. На поднебесье нынче тесно, гостей встречать не устаю, ведет навстречу старый Тесла жену магнитную свою, вокруг привычные муляжи, ты узнаешь во мне меня же, печалишь крепко, навсегда, внизу сверкают города. У шоколада запах крови, горчит целебный молочай, еще жива во всяком слове его причинная печаль, смотри, показывает кукиш смешной, замызганный малыш, когда узнаешь, не забудешь, когда оставишь, не простишь. Земля достанется посевцу, ползет чердак у мешуги, ты узнаешь меня по сердцу, стучат бессонные шаги, и улыбаешься все реже, в глаза не смотришь, не зовешь, и узнаешь меня во мне же, и поднимаешь хлебный нож.
Jatwjag: Ольга Седакова Мальчик, старик и собака Мальчик, старик и собака. Может быть, это надгробье женщины или старухи. Откуда нам знать, кем человек отразится, глядя в глубокую воду, гладкую, как алебастр? Может, и так: мальчик, собака, старик. Мальчик особенно грустен. – Я провинился, отец, но уже никогда не исправлюсь. – Что же, – старик говорит, – я прощаю, но ты не услышишь. Здесь хорошо. – Здесь хорошо?.. – Здесь хорошо?.. – в коридорах эхо является. – Вот, ты звал, я пришел. Здравствуй, отец, у нас перестроили спальни. Мама скучает. – Сын мой, поздний, единственный, слушай, я говорю на прощанье: всегда соблюдай благородство, это лучшее дело живущих... – Мама велела сказать... – Будешь ты счастлив. – Когда? – Всегда. – Это горько. – Что поделаешь, так нам положено. Молча собака глядит на беседу: глаза этой белой воды, этой картины – «мальчик, собака, старик».
440Гц: Ну, очень притчево и ассоциативно... даже, живописно)) В целом - интересно, хоть несколько абстрактно. Ольга Седакова пишет: "– Сын мой, поздний, единственный, слушай, я говорю на прощанье: всегда соблюдай благородство, это лучшее дело живущих... " - в духе восточных мудорецов, не разъясняет лишь, что есть БЛАГОРОДСТВО для настоящего момента? Грань понятия размыта и каждый его трактует по своему: - те россияне, кто сейчас воюет в Донбассе, убивая людей - тоже себя считают благородными... Человеку отпущено не много на земле. Как себя вписать в вечность, что бы не было стыдно пред Богом и людьми?.. ...Благо рождается трудом и заботой о близких, жертвенностью, отнюдь не сроком прожитых лет... Это я домысливаю, в силу своего воображения, но в стихах нет прямого или косвенного намёка, связь времён есть, а путей к благородству - "не подсказано"...))) Это только для данного стихотворения. Поклон Ольге Александровне, она красивая и очень тёплая...
Ятвяг: Светлана Кекова Землеройка Как механизм любви работает в аду? И грешники любить способны. В муках адских мы у страстей своих идем на поводу. Да, живы мертвецы в больших могилах братских, когда они в земле лежат лицом к лицу — кто в платьице простом, кто в сапогах солдатских. Но что в конце концов доступно мертвецу? Там, говорят, в земле, иные формы жизни, а значит, и любви. Когда идет к концу земное бытие, в своей земной отчизне ты думаешь о том, как смерти избежать — счастливей во сто крат жуки, улитки, слизни,— не страшно малым сим в земле сырой лежать, чужих не трогать тел, не думать, цепенея: какой из адских мук мне будет угрожать мой непомерный грех? Мой друг, по чьей вине я так далеко лежу и не могу привстать, чтоб отодвинуть прах от матери Энея? Ты и сюда пришел. Ты взял меня, как тать, и бегает по мне слепая землеройка. Но что должно в аду любовь твою питать? Ведь ад любви не миф. Он — духа перестройка, он вещества души начавшийся распад. Разорван договор, и тела неустойка уплачена тому, кто душу ввергнет в ад. А там жужжит мотор, и адская машина в черпак свой загребла двенадцать тел подряд. Вот — пирамида рук, но где ее вершина? Вращает дьявол цепь, качая черпаки, и обнажает кость души на пол-аршина. И грешники лежат на берегу реки, в объятьях этих нет и тени вожделенья, изранена их плоть, то зубья, то крюки торчат из тел худых. Как у шкалы деленья, ты раны их любви не сможешь сосчитать. Огромен страсти рот, но в нем — источник тленья, ведь соком бытия не сможет напитать его ни жизнь, ни смерть… 1985 год
440Гц: Светлана Кекова пишет: Ты и сюда пришел. Ты взял меня, как тать, и бегает по мне слепая землеройка. Но что должно в аду любовь твою питать? Бррр...жуть.... ну, и настроение!.... Михаил Кузмин * * * Бывают мгновенья, когда не требуешь последних ласк, а радостно сидеть, обнявшись крепко, крепко прижавшись друг к другу. И тогда все равно, что будет, что исполнится, что не удастся. Сердце (не дрянное, прямое, родное мужское сердце) близко бьется, так успокоительно, так надежно, как тиканье часов в темноте, и говорит: "все хорошо, все спокойно, все стоит на своем месте". Твои руки и грудь нежны, оттого что молоды, но сильны и надежны; твои глаза доверчивы, правдивы, не обманчивы, и я знаю, что мои и твои поцелуи — одинаковы, неприторны, достойны друг друга, зачем же тогда целовать? Сидеть, как потерпевшим кораблекрушение, как сиротам, как верным друзьям, единственным, у которых нет никого, кроме них в целом мире; сидеть, обнявшись крепко, крепко прижавшись друг к другу!.. сердце близко бьется успокоительно, как часы в темноте, а голос густой и нежный, как голос старшего брата, шепчет: "успокойтесь: все хорошо, спокойно, надежно, когда вы вместе". <1913>
Чтец: Франтишек Галлас Меланхолия с ноготками в холе Эрения этих времен безволье Под дождем поцелуи всего больней Киссея тумана никто не танцует в ней Прерафаэлитские выцветают полотна Ветви густые золотом дарят охотно Словно обет верности липы хранят Волосы этих послушниц ниже пят Птица поет изнемогая от грусти Девочка о маленькие груди Руки озябшие греет А между пальцев ядрышко розовеет На бруске темноты наточив золотой клинок Звездные гроздья срезает и сыплет вниз Смертное приготовляя вино Месяц - пьяный Гафиз
440Гц: Спасибо. Какая вязь! ...но снова с привкусом мартидо... Что-то случилось?.. В личку..... Пастернак Борис Снежок Ты в меня запустила снежком. Я давно человек уже зрелый. Как при возрасте этом моем Шутишь ты так развязно и смело. Снег забился мне за воротник, И вода затекает за шею. Снег мне, кажется, в душу проник, И от холода я молодею. Что мы смотрим на снежную гладь? Мы ее, чего доброго, сглазим. Не могу своих мыслей собрать. Ты снежком сбила их наземь. Седины моей белой кудель Ты засыпала белой порошей. Ты попала без промаха в цель И в восторге забила в ладоши. Ты хороший стрелок. Ты метка. Но какой мне лечиться микстурой, Если ты меня вместо снежка Поразила стрелою амура? Что мне возраст и вид пожилой? Он мне только страданье усилит. Я дрожащей любовной стрелой Ранен в бедное сердце навылет. Ты добилась опять своего, Лишний раз доказав свою силу, В миг, когда ни с того ни с сего Снежным комом в меня угодила.
440Гц: Вот ещё, душевно, у Давида Паташинского... * * * Заходи на огонь, на бутылку простого вина, черный френч приготовь, черный чай, человековый чуй, голубца успокой, ты ему не простая жена, молодая, как кровь, привечай, непонятно врачуй. Мне с тобой не гулять, не смотреть на стожары весной, теплых песен горя, слушать ветер, а на море штиль, простывает кровать, за окном экипаж запасной ожидает царя, Александр зажигает фитиль. Заходи на огонь, приводи заводного коня, натяни ему сердце по самую прелесть пружин, на рассвете Гасконь сероглазую воспламеня, откажи ему царство, когда принимаешь режим. Мне с тобой не прожить, проживать, это дело больших, прошепчи мне слова, как волчишка сквозь сумрачный бор, тихо плачет мужик по усталой судьбе сторожих, подпевает молва, наступает всеобщий футбол. Говори мне еще, мне с тобой неспроста говорить, только поле пройти не удастся, погода не та, посмотри за плечо, там прибоя ненастье горит, остальное забудь, остальное не жизнь - маета.
Чтец: Написать бы, как из рощи едет воз, весь в солнце; пес бежит и лает. Едет баба на велосипеде, и бидоны серебром сверкают. Красный поезд пробегает мимо, сизый дым над черной пашней виснет. Конь шарахается, ржет пугливо. Клен как рифмы складывает листья... Чтобы все от солнечного света стало зримым вдруг и ощутимым. И чтоб ты, мой друг, увидел это, и таким же стал, как я, счастливым!
Рим Идолов: Расул Гамзатов Вижу я, зябко тебе, дорогая. Дай-ка мне руку, присядь у огня. Что ты вздыхаешь о лете, о мае; Мерзнешь, грустишь, не глядишь на меня? Разве я птица, которая смеет Только весною запеть полюбя? Разве я солнце, которое греет Только весною и летом тебя? - Милая, в зной я люблю и в ненастье, В добром июле и в злом феврале, Песню пою о любви и о счастье, С песнею этой иду по Земле. Если же песней моей не согрета, Зябнешь ты в эту февральскую ночь, Значит ничто, ни весна и ни лето Песне моей не сумеют помочь.
Jatwjag: Бахыт Кенжеев В тщетном поиске рифмы к Некрасову, в честной бедности дар свой виня, погляди в интернете «саврасого» - не художника, просто коня – мигом выйдет война партизанская, талый снег, да родильницы стон, пожилая лошадка крестьянская с черной гривой и жидким хвостом. . А по Лиговке пьяные писари ходят-бродят, шатаясь, ложась, как на родине водится исстари, в придорожную теплую грязь, и храпят по казармам рабочие (руки-крюки, колтун в волосах), и пружинка скрипит в позолоченных, недешевых карманных часах . Леденец прохладительный – за щеку. Что за шум? Не свергают ли власть? Заговорщика дворник с приказчиком волокут в полицейскую часть. То кричат ему «Накося-выкуси!», то – в лицо кулаками! Еврей, из студентов. Ах, сколько же дикости в нашем темном народе, Андрей! . До сих пор ли, глухая кормилица, поутру повзрослев невпопад, твои школьницы носят в чернильнице ненадежный растительный яд? Недоспали, напутали сослепу – холодей же, имперский гранит, где савраска, похожий на ослика, на петровскую лошадь глядит...
Чтец: Кирт Келэ Отзывчива моя клавиатура… А некогда гусиное перо едва за резвой мыслью поспевая, повелевало плавно и степенно стекать стихам со струйками чернил. И писарь перья тщательно чинил, неспешно над строкою размышляя… Какая невозможная кривая смогла б три эти образа связать с открытием колец Сатурна?!!
440Гц: Jatwjag пишет: Недоспали, напутали сослепу – холодей же, имперский гранит, где савраска, похожий на ослика, на петровскую лошадь глядит... Мама дорога!!!... Как перца на хвост... Круто!!! Бахыт - умница, не в бровь, но в глаз - и актуально, до умопомрачения...и Кирт Келэ - продолжение темы тёмной стороны Луны... ...ох, и раззадорили Вы моё революционное настроение сегодня - тут в данный момент идёт война не на жизнь, а насмерть - человек оттстаивает своё виртуальное демократическое право хамить и личностно обговаривать лидеров демократического движения в стране и на этом форуме... Самая тема... ....с едва уловимым шлейфом надежды. Ищу спасения у Генадия Кононова... Геннадий Кононов Из цикла: «Стихи неисправимого» дек. 1995 г. * * * 1 Жуткое Отечество: казармы, тюрьмы, наползающая тьма – а маршрут, в отличие от кармы, выверен и точен не весьма. В прорубь рюмки наливаю зелье. Им ларек торгует во дворе. Только – невеселое веселье под небесной сталью в декабре. Тайное гниенье. Непросохший кров затерян в лучшем из миров, а в блокноте – кладбище усопших адресов, имен и номеров. 2 Зимний мир, безрадостный и твердый. Отзвуки борьбы и ворожбы. Темные, тяжелые аккорды. Сумрачная музыка судьбы. Время отправленья на билете смазано. Маршрут полузнаком. Не оттает музыка в кассете, пахнущей духами и снежком. Путь неблизкий, да багаж убогий… Проездной предъявлен документ. Поцелуй, как обморок, глубокий, и насквозь фиктивный хеппи-энд.
Чтец: Серхио Бойченко от корок навсегда покинутого хлеба от музыки прости калеченной рукой до дрожи испытать а после спрыгнуть с неба в дрожащее пока берет тебя покой. есть публика ходить я на нее похожий напоминая всем что есть моя печаль случайно встретится случайный мой прохожий я посмотрю в глаза а там такая жаль
Чтец: Александр Кабанов Владу Клёну Облака под землей – это корни кустов и деревьев: кучевые - акация, перистые – алыча, грозовые – терновник, в котором Григорий Отрепьев, и от слез у него путеводная меркнет свеча. Облака под землей – это к ним возвращаются люди, возвращается дождь и пустынны глазницы его: спят медведки в берлогах своих, спят личинки в разбитой посуде, засыпает Господь, больше нет у меня ничего. Пусть сермяжная смерть - отгрызает свою пуповину, пахнет паленой водкой рассохшийся палеолит, мой ночной мотылек пролетает сквозь синюю глину, сквозь горящую нефть и, нетронутый, дальше летит. Не глазей на меня, перламутровый череп сатира, не зови за собой искупаться в парной чернозем: облака под землей - это горькие корни аира… …и гуляют кроты под слепым и холодным дождем. Мы свободны во всем, потому что во всем виноваты, мы – не хлеб для червей, не вино - для речного песка, и для нас рок-н-рол - это солнечный отблеск лопаты и волшебное пенье подвыпившего рыбака. 2005
440Гц: Александр Кабанов пишет: Пусть сермяжная смерть - отгрызает свою пуповину, пахнет паленой водкой рассохшийся палеолит, мой ночной мотылек пролетает сквозь синюю глину, сквозь горящую нефть и, нетронутый, дальше летит. Чтец,
Ятвяг: Владимир Антропов Читай, читай поземки быстрый росчерк, Кириллицу кустов, кричащих на простом Наречии. Читай синиц подстрочник В заснеженных ветвях над горестным листком – Стремительно и зло, и слушая, и слыша: Тебя сорвать уже протянется и вот... – А снежная рука стирает снова пишет Мгновенье длится горькое, живет. И ледяная пушкинская пропись Тебя ведет надежней и скорей И восклицания следов твоих заносит В страницы беглых белых словарей Мы встретимся на этом повороте Сойдутся буквы, совпадет число И завещание в разорванном блокноте – Дыханья непростое ремесло...
Рим Идолов: Владимир Антропов Казалось бы, уже не лет... – Страниц не более десятка, Но словно вложена закладка, И книга – на твоем столе. Там я – застигнут на краю Отсрочкой, жизнью, остановкой, Я, растерявшийся, неловкий – Не-чтенью должен твоему. Тому, что в солнечной дали Там – что-то дрогнуло проститься Закрыта горькая страница И болью душный день облит. А в книге – странный смутный долг, И зимний вечер, и закладка, И белый, невесомо сладкий Угомонившийся снежок, И дома старая стена И мерзнет у окна синица... И может быть, моя страница Уже не будет прочтена...
чтец: Александр Коротко Дождей небоскрёбы, осень в ударе, в небе грибные места – облака, брызги шампанского на тротуаре, танцы вприсядку – даёшь гопака! Красным на чёрном лист отзовётся, вымысел ночи, аккордов река, вазой хрустальной утро проснётся, тянется к небу птичья строка. Даль горизонта – моря застолье, волны подносят яства царям, ветер младенец гуляет на воле, а что остаётся хмельным сентябрям.
440Гц: Александр Коротко пишет: Даль горизонта – моря застолье, волны подносят яства царям, ветер младенец гуляет на воле, а что остаётся хмельным сентябрям. Хорошо... Осень - любимая пора многих поэтов... *** За оградой кучи глины, тени вязов, пентаграммы георгинов. Воздух вязок. Мир, просторный и свободный. Вермут, осы, слёзы, крик гусей холодный, омут — осень. Геннадий Кононов
440Гц: Геннадий Кононов *** Памяти В.Цоя Всё течёт, не меняясь. Бредово клубится ненастье, прижимая к земле благовонный Отечества дым. Для нормальных людей тут родиться — большое несчастье, и поэт не умён, если он не убит молодым. Он грешит беспробудно. Покаяться не удаётся. Зябко дышит вода, не спеша умирают цветы, в стёкла ломятся ливни, и Бог над глупцом посмеётся, и ему никогда не избавиться от тошноты. Переменчивой осени терпкая горечь и сладость обжигает гортань, и пора, как учили скопцы, стать бесстрастным, пора позабыть эту грусть, эту радость и спокойно жевать шашлычок из заблудшей овцы. Полюбив по-иному обряд, аромат расставанья, на другой стороне, где уже ничего не болит, спи. Любовь умерла. Ты почтил её память вставаньем и очистил родник, что житейскою грязью забит. *** Как бы ни было, а продолжается жизнь. Мы прощаем, прощаемся, пьём за разлуку, И нагая селёдка на блюде дрожит В рыжем золоте масла и кружеве лука. Посошок на дорожку. Глотай и катись. Всё оплачено, даром ничто не даётся... А сады продолжают осенний стриптиз, И меж рамами блёклая бабочка бьётся. 30 сентября День рождения Геннадия Кононова *** Смотреть, как тают журавли в пустой безрадостной дали — забитый в тучу клин... И прекратить считать нули, и пить за линии Дали, за лилии долин...
Алтаец: Слова людей - Не есть их исполненье . И тем отличен Каждый человек , Что у того Весь век его - мгновенье , У этого ж Мгновенье - целый век . Анатолий Парпара
440Гц: *** Прошлое уже необратимо. О поблажках Бога не молю. Я люблю теперь огонь без дыма, и цветы без запаха люблю. Ангел влажной тяпкою стирает стены нарисованной тюрьмы. Вечер, словно Троя, догорает, и слова являются из тьмы. *** Назначен срок, его не выбирать. Небезупречно (как и всё в природе) придётся жить, придётся умирать, чтоб вновь шагнуть к божественной свободе. Простившись с телом, буду неспеша смотреть в окно последнего вагона, где вслед помашет мне твоя душа, и дождь слизнёт осенние перроны. Геннадий Кононов
Алтаец: Такая в дружбе верность хороша , Когда вернее языка душа . Перевод Наума Гребнева
Алтаец: Стоит изба , дымя трубой , Живет в избе старик рябой , Живет за окнами с резьбой Старуха , гордая собой , И крепко , крепко в свой предел - Вдали от всех вселенских дел - Вросла избушка за бугром Со всем семейством и двором ! И только сын заводит речь , Что не желает дом стеречь , И все глядит за перевал , Где он ни разу не бывал ... НИКОЛАЙ РУБЦОВ
Алтаец: * * * В века проникнет взгляд : куда ни поверни - был сверхопасен яд красивой болтовни ... Но мир - не демагог : он честен и суров . И я снижаю слог , боясь высоких слов .
Алтаец: Улетели листья с тополей - Повторилась в мире неизбежность ... Не жалей ты листья , не жалей , А жалей любовь мою и нежность ! Пусть деревья голые стоят , Не кляни ты шумные метели ! Разве в этом кто - то виноват , Что с деревьев листья улетели ? НИКОЛАЙ РУБЦОВ
440Гц: Смотрите, что я нашла в одной из тем... НЕМО пишет: В небе над городом Себежем. В небе над городом Себежем Чистые облака, В небо над городом Себежем Снова вернусь, а пока: Пусть перелетные птицы В небе твоем кружат Как незнакомые лица В образе Себежан. Пусть пролетят столетия И пробегут года, Жизни твоей лихолетья Вспомнятся иногда. Пусть по дороге замковой Утро спускается вниз И по аллее парковой Ветер гоняет лист. С этой листвой осеннею Вместе будем кружить В небе над городом Себежем Снова захочется жить. Павел Литвин (Немо) А еще мне кажется, что для Себежа, я сочинил вполне приличный шлягер. Если хотите могу опубликовать. Осенняя тема Себежа - бесподобна, Дорогой НЕМО, где обещанный шлягер?..
Алтаец: IV РУССКИЙ РАЙ 4. ПСКОВСКИЙ АВГУСТ Ю.П.Анненкову Веселушки и плакушки Мост копытят козами , А заречные макушки Леденцеют розами . По пестро - рябым озерцам Гребенцы наверчены . Белым ,черным , серым перцем Лодочки наперчены . Мельниц мелево у кручи Сухоруко машется . На березы каплет с тучи Янтарева кашица . Надорвясь , вечерня , шмелем , Взвякивает узенько . Белки снедки мелко мелем , - Тпруси , тпруси , тпрусенька . Завинти , ветрило , шпонтик , - Что - нибудь получится ! Всколесила желтый зонтик На балкон поручица !
НЕМО: 440Гц пишет: Осенняя тема Себежа - бесподобна, Дорогой НЕМО, где обещанный шлягер?. Я так давно не заглядывал в эту тему, что забыл, тот шлягер, который сочинил. Но вот, на мой взгляд, получилось неплохое произведение, на тему предвестия эпохи Возрождения. Кстати, его можно даже петь. Над колокольней одинокою Восходит первая луна Она предвестница пророчества И расставляет имена Пройдут года и станут первыми Кто по призванью станет в строй И знамя, символ Возрождения Поднимет лёгкою рукой И будет гордо развиваться Над синеокой пеленой Но только вороны кружатся Пока над «Замковой Горой» И у Псковы своё призвание Она на страже многих лет Познала горечь расстования И величавого Довмонта след Пройдут года и станут первыми Кто по призванью станет в строй И знамя, символ Возрождения Поднимет лёгкою рукой. И от дворца её высочества Бежит балтийская волна И красота, Петра пророчества Раскроет Ваши имена Пройдут года и станут первыми Кто по призванью станет в строй И знамя, символ возрождения Поднимет лёгкою рукой. А у Москвы своя история На протяженье многих лет Она подверглась искушениям И ведала, не мало бед Пройдут года и станут первыми Кто по призванью станет в строй И знамя, символ возрождения Поднимет лёгкою рукой Вергилий
440Гц: НЕМО пишет: Вергилий Вот только кто был ранее, Довмонт или Вергилий?...
НЕМО: 440Гц пишет: Вот только кто был ранее, Довмонт или Вергилий?. Вергилий писал одну строчку в день, и стал знаменитым. Вергилий — один из наиболее известных поэтов Древнего мира. Рождение поэта Вергилия датируется 70 годом до н.э. возле Мантуи, а воспитывался он в Кремоне, где и получил к шестнадцати годам первый документ об образовании под названием «тога зрелости». http://grekoline.ru/drevnyaya-greciya/klassicheskaya-greciya/poet-vergilij.html Вот с этой точки зрения, очень интересна история этой самой Мантуи. В древности на месте Мантуи находились поселения этрусков и галлов. С 220 года до н. э. он стал центром римской колонизации севера Италии. В 70 году до н. э. в одном из городских предместий родился величайший поэт Древнего Рима — Вергилий («мантуанский лебедь»). В XI веке Мантуя оказалась в составе обширных владений маркграфа Бонифация Тосканского. После смерти его дочери Матильды в 1115 году мантуанцы перешли к республиканскому правлению и в 1167 году вступили в пропапскую лигу ломбардских городов. Французский путешественник Шарль де Бросс писал в 1739 году: Не понимаю, кому могла прийти в голову мысль построить город в подобном месте, ибо, хотя он и не стоит среди озёр, как это часто утверждают, а только на краю их, он все же до такой степени окружен болотами, что к нему можно приблизиться лишь с одной стороны, и то лишь по узкой насыпи. Естественная сила такого расположения увеличена, кроме того, искусством. Крепостные сооружения города и его цитадель имеют настолько хороший вид, что, если не знать, как знает мой друг д’Аллере, все стратагемы Фронтина, мне кажется немыслимо взять приступом подобную крепость. В 2008 году исторический центр Мантуи был включён в число памятников Всемирного наследия человечества. Связано это с отражением в городской планировке и застройке идеалов итальянского Ренессанса. http://www.romeo-juliet-club.ru/mantova.html После убиения Миндовга ( де МЕНДОСА?), к которому, вероятно, был причастен и Довмонт ( де МАНТУС?), он был вынужден в 1265 г. бежать из Литвы и с 300 литовскими семьями пришел во Псков, где принял крещение с именем Тимофей. https://youtu.be/z4EDOk2bapU
440Гц: НЕМО пишет: Вергилий писал одну строчку в день, и стал знаменитым. Уважаемый НЕМО, я умею гуглить - просто хотела пошутить, мог ли Вергилий родившийся в 70 гг до н.э. написать о Довмонте по времени жизни рождённому почти на 200 лет позднее?... Кто из них "старше" на Земле?...))) Шутка на шутку, не более... ...Спасибо за развёрнутый ответ. Вы не будете возражать, если верну тему к ХОРОШИМ СТИХАМ? *** 1 Вот сентябрь. На закате заплачет стекло, и в тазах запыхтит золотое варенье. Все фигуры расставлены, время пошло, время сбора плодов, время дыма и тленья. В тёмных омутах луж закружило уже шелуху золочёную. Вы замечали: не хватает смиренья осенней душе, как весной красоте не хватает печали. 2 О сестра моя, тёмен и холоден кров, по углам паутинным сгущаются тени, мокнут серые травы, и летняя кровь остывает в системе людей и растений. Никогда не забыть эту долгую дрожь, но, когда перестанем казаться телами, назову твоим именем город и дождь, ибо в сердце твоём — снов осенее пламя. Нам, в одеждах из кожи, сожжённых до дыр, опаляя сердца, подниматься упорно по пылающим лестницам в огненный мир, где не будет различий меж формой и формой. Г. Кононов
Алтаец: * * * Друзей заводят в юности , а прочие - близки , покуда близок род занятий , соседствуют ли то места рабочие иль койки в хирургической палате . АНАТОЛИЙ ВЕРШИНСКИЙ
вознесенский: да...это высокая поэзия, и о--очень образная лирика
и это всё о ней: Максимилиан Волошин Антология русской поэзии Безумья и огня венец Над ней горел. И пламень муки, И ясновидящие руки, И глаз невидящих свинец, Лицо готической сивиллы, И строгость щек, и тяжесть век, Шагов ее неровный бег - Все было полно вещей силы. Ее несвязные слова, Ночным мерцающие светом, Звучали зовом и ответом. Таинственная синева Ее отметила средь живших... ...И к ней бежал с надеждой я От снов дремучих бытия, Меня отвсюду обступивших.
Ятвяг: http://ne-letay.livejournal.com/226396.html Кажеся, новое от Ольги Родионововой в ее ЖЖ Спасибо за ссылку Артему Тасалову.
440Гц: Ольга Родионова ne_letay пишет: И по ком завывать, и кому, Брат мой Каин, стареть одному? Глянь, по Тибру слезой колыбельной Уплывает корзинка во тьму.. ...тот же тон Ё.Ё.... леденит душу... от 07.09.15. ЧЕМ Бывают дни счастливые, но редко, Всё больше тех, что помнят только в числах. Деревьев тени не теряют листья, Шевелятся на стенах мятой сеткой. Изнанка лета холоднее мыслей. Дома окраин - бытие народа. Внутри то смех, то слёзы год за годом, То одиноко, то зайдёт соседка. При свете белой лампы яркий ужин, Видней морщины на обоях старых. Смотри, как льдом покрылись наши речи, Глаза мужские не горят пожаром И с женскими всё реже ищут встречи. Чем объяснить, что утешаться нечем...? А это уже из Гены Кононова *** В час, когда почти не растет бурьян, не идут часы, неподвижна кровь, бесполезен разум, товарищ пьян, за гроши идет по рукам любовь, я шепчу: "Боже, не в этом суть, стеарин течет и дрожит звезда. Твой надежен мир и рассчитан Путь, бескорыстен Свет и чиста вода". Так я пью вино, и ложусь на дно, и пишу стихи. И Господь не спит. Но подкралась осень, стучит в окно, и сгорает голос к утру, как спирт. В летаргии мертвые спят поля. Не идут часы, неподвижна кровь... Как устала, Боже, от нас земля... Дай мне силы жить. Через ночь - Покров.
440Гц: А это, хоть и грустно, но уже несколько обнадёживающе... Дима Веденников из цикла "Стихи к сыну"... http://vodennikov.ru/poem/stihi_k_synu.htm А девочка еврейского народа (и русского) сказала в сентябре, что если и убьет ее природа, то только яблоком по голове. Как Н. Хрущев засеял кукурузой все подмосковные совхозные поля, так я засеял всю литературу, в стихи натыкав — ваши имена. Гроза уже ворчит над здешним садом, лиловым брюхом не задев земли — но здесь ни девочек, ни яблок нам не надо: до них два мальчика еще не доросли. Я назову тебя: не миша, коля, женя (такие имена — для мертвых и живых), я буду звать тебя: то Ося, то Арсений: как близнецов — с футболкой на двоих. Я смастерил для вас — шифрованный набросок, кривой скворешник, книжку для детей: для двух скворешников мне не хватило досок, отцовства, времени, терпенья и гвоздей.
от Ильи:
Ятвяг: "стянуто" из ФБ Лады Пузыревской Лада Пузыревская смотри, как часовой затянут пояс сибиряки живыми не сдаются. из города опять уходит поезд, они здесь никогда не остаются. и было бы нисколечко не жаль, но в далёкие края из википедий они увозят, просвистев прощально, героев наших маленьких трагедий. ковчег плацкартный, междометий грозди, в багажных полках сумки и разгрузки, умеют с детства каменные гости петь на попутном, а молчать по-русски. кто – семечек купив у бабы клавы, кто – загрузившись огненной водою, они, беспечно сдвинув балаклавы, делиться станут хлебом и бедою, а то – хвалиться арсеналом скудным трофейных снов про море, эвкалипты. а ты стоишь под куполом лоскутным и только повторяешь – эка, влип ты. всех где-то ждут в какой-нибудь вероне, за что же втоптан в снежный мегаполис ты, белым обведённый на перроне? из города опять уходит поезд.
Алтаец: Любопытное стихотворение ... Подписано женским именем ; а вот строчки какие - то МУЖСКИЕ :))))
Ятвяг: тем не менее - женщина. Попробуйте поисковики. Во всяком случае, точно присутствует на фэйсбуке
440Гц: Прекрасная Лада Пузыревская пишет: они увозят, просвистев прощально, героев наших маленьких трагедий. ковчег плацкартный, междометий грозди, в багажных полках сумки и разгрузки, умеют с детства каменные гости петь на попутном, а молчать по-русски. Ятвяг, ...а помните у Гены Кононова? ЭЛЕГИЯ ОТЪЕЗДА Над скушной толпой - иероглифы "Рыба" и "Мясо". Листок календарный последний оторван как чек. Чуть тлеет Россия, преступный кончается век. Обломки души на промерзшем асфальте дымятся. Какой-то маньяк указует холодным перстом в опухшее небо над гладкой, как шар, головою. Повыцвело время, пространство свернулось листом печальной газеты с начальным названием "Двое". Грохочут колесами ставшие близкими дали. Россия не дом, а вокзал для случайных марусь, и пряник разрезанный с сахарной надписью "Русь" детишки грызут на занюханном этом вокзале. Здесь вечные толки о голоде и недороде. Грохочут колеса, пространство и сердце дробя. Ты очень умен, только черт не глупея тебя. Багаж невесом твой, а поезд твой скоро уходит. Теперь при прощаньях прощаешься навек, по сути. Пусть грешник выносит к вагону свой легонький груз. Россия не дом, а вокзал для случайных марусь, но ад никогда никому не откажет в приюте. 8 января 1992 год. ........... Или вот это, тоже его: *** Я — изгнанник страны, где сбываются сны, где просторно гулять одноглазому Лиху. В той стране всякий вход одновременно — выход, жажда странствий — сильнее влечений иных. Мне свои только те, кто сырой матерьял, мудрецы лабиринта, хранители храма, те, кто умер на подступах к двери сезама, те, кто выиграв качество, темп потерял. Мне б — вернуться туда, где беда не беда, где апрельское небо светло и бездонно, где у каждого — дом, только совесть бездомна. Мне всё громче стучат по ночам поезда. Там, как здесь, остаётся дурак в дураках в синяках, но душою он много красивей: после всх кабаков, распродаж и насилий он качает любовь на ненужных руках. Геннадий Кононов
Ятвяг: Лена ЭЛТАНГ http://magazines.russ.ru/october/2015/9/38e.html
440Гц: Ятвяг пишет: Лена ЭЛТАНГ ты будешь за мужа а я за жену – два джинна хлебнувшие лиха ты вырастишь бога а я тишину и станет божественно тихо Круто!!!!! ..до зависти! Она так многогранна... накупи мне чулок для веселья полосатых чухонских чулок ..................... зовешь щенка идешь на берег (мостки теченьем унесло) у нас смешное ремесло в него никто уже не верит
440Гц: Владимир Луцкер У меня опять - давнее, но почти как про сегодня Рожки дождей заправлены в подсумки. - Короткими! – Дождливая зима берет наизготовку автомат, прицел наводит на мишени суток: Забудем снег! Отныне облакам верстать прогноз совсем иной погоды! Снегов сиянье стало неугодным, им ваша слякоть… смотрят свысока. Снегам не должно быть, лишь грязь из грузных туч, лишь топь болот, пусть все живое – тлению! И в этот миг неугомонный луч инициирует весеннее цветение! 21 ч · Псков, Псковская обл.
440Гц: Надежда Камянчук А суета да маята, Была и будет: Сквозит тщета и пустота Из рифм и судеб, Любви ответной нежный бред Нам только снится, И кратковременности след Лежит на лицах, И одиночества тоска В глазах и в душах, И счастье тоньше волоска Внутри... Снаружи... За неумение парить Над облаками, За нежеланье говорить Не кулаками; За счастья призрачной звездой, Чужды друг другу, Мы бесконечной чередой Бредем по кругу. Фото - закрытие церкви (50 годы, село Ницинское, Ирбитского райна, Свердловской области)
Jatwjag: Геннадий Рябов Знаю, что жизнь никому ничего не должна. Но на финальной прямой надоевшего трека хочется чуда. Неясно, какого рожна. Я в чудеса, извините, не верил полвека. Все-таки хочется. Утром проснуться живым. Выйти из дома пораньше (еще на рассвете), трижды крутнуться на пятке под хохот совы – и очутиться в державе, где властвуют дети. Там, где любовь – безусловна, а вера – крепка. Там, где жалеют, надеются, ждут и прощают. Там, где на льду, под которым уснула река, парни своими руками каток расчищают, девочки мчат на коньках – только ветер в лицо: лютый мороз – лишь преддверие жаркого лета. Все впереди. В этом – счастье, в конце-то концов. Счастья иного, увы, как я выяснил, нету. Ну-ка, Хоттабыч, давай, шебурши в бороде. Трах-тибидох, крибле-крабле, аресто моментум! Дыры в мундире уже не прикрыть позументом – мне нужных слов не найти никогда и нигде. В зеркале Горлум – злорадно кривится внутри: чуда не будет, дружок, не по силам поклажа. И не попасть в Зазеркалье – хоть пятку сотри, хоть бороденку свою всю повыдергай даже...
Jatwjag: Олег Горшков Утро твоё не чует, не чает – чем там, чудом каким будешь к вечеру жив? Потом вечер не помнит, каким поутру теченьем, ветром ли, верой неведомой сквозь потоп утлый ковчег твой несом был? Всё дольше, чаще без вести пропадаешь в себе самом, вновь занавесив грохочущий и строчащий твиты с фронтов век-иудушку за окном. Но и тогда всё равно звукоряд двоится. Вот со щитом ты, вот поднят опять на щит. В левое ухо о чём-то щебечет птица, в правом про что-то чуланная моль шуршит. Прошлое призрачней сумерек, света, дыма. Кто там прообразы прячет опять под спуд? Жажда ума неуемна, неутолима, но как же тесен телесный её сосуд. Небыль, как явь, и мелькнувшая явь, как небыль. Всё сумасброднее твой катакомбный бог. Целая вечность ещё до призыва в небо, и до скончания вечности – жизнь врасплох.
Jatwjag: Олег Горшков Не сбылось. Причаститься. Принять всё, как есть, без укора и гнева. Чем-то вещим, щемящим, напевным губы мазаны – исполать! Исполать этой топкой зиме, иордани Петровского парка, свечке теплого дня, до огарка догорающей в полутьме. Исполать! И опять наизусть всю молитву – растерянно, робко. Вижу, вижу, как беличьей тропкой ты, моя застарелая грусть, прочь бежишь, заметая хвостом чуть занявшейся в парке пороши, след иллюзий, оставшихся в прошлом, не оставленных на потом. Всё, как есть. Не от сердца щедрот, от предзнания близкой утраты, этой женщине, что виновато виноватого в полночи ждет, посвящу всё, что есть впереди, до последней крещенской метели. И услышу вдали Колыбельной слабый отзвук, что тает в груди…
Jatwjag: Елена Тверская Надежда Мандельштам хранила дневники и стихи поэта в кастрюльках и в ботиках. Из воспоминаний современников Поет, как под наркотиком, Понятно, что невротик он; Словесная эротика И невозможный быт. Высокая поэтика - Плохая арифметика: Эстетика, там, этика - Полжизни и убит. Небесные знамения, Невзгоды и гонения; Потом – признают гением, Изучат род и вид. Политики- склеротики Разинут молча ротики. Стихи - в кастрюльках, в ботиках - Надежда сохранит.
Чтец: Сергей Свиридов воздух спит всё молчит тишь льняная я печаль в неё запеленаю укачаю под баюшки-баю остужу лоб горячий губами государыня без государства не тебя ли венчали на царство одевали в зелёные ткани да залапали ткани руками нынче нищенка сирый младенец ничего никогда не владелец неумеха дурёха мизинчик в темноте голубая слезинка только вспыхнет звезда на реснице только то что захочешь приснится
Рим Идолов: Евгений Коновалов Ничего не подскажет страница, полно плакать и нечем гордиться перед синью безбожных небес, где саднит реактивный порез. Назови эту местность востоком, но пророка тут нет, лишь восторгом оживляется в пику врачу весть овсянки навстречу грачу. О явлении солнца во мраке. О бессилии слов и бумаги. О сомненье на донышке глаз Бога, спящего в каждом из нас. На краю просветлённого снега не гранитом застыть, а побегом ивы над безымянной водой, уносящей цитаты с собой.
440Гц: ОЛЬГА СЕДАКОВА 10. СЛОВО И кто любит, того полюбят. Кто служит, тому послужат – не теперь, так когда-нибудь после. Но лучше тому, кто благодарен, кто пойдет, послужив, без Рахили веселый, по холмам зеленым. Ты же, слово, царская одежда, долгого, короткого терпенья платье, выше неба, веселее солнца. Наши глаза не увидят цвета твоего родного, шума складок твоих широких не услышат уши человека, только сердце само себе скажет: – Вы свободны, и будете свободны, и перед рабами не в ответе. 1980
440Гц: Осип Мандельштам * * * В морозном воздухе растаял легкий дым, И я, печальною свободою томим, Хотел бы вознестись в холодном, тихом гимне, Исчезнуть навсегда, но суждено идти мне По снежной улице, в вечерний этот час Собачий слышен лай и запад не погас, И попадаются прохожие навстречу. Не говори со мной! Что я тебе отвечу? 1909
440Гц: Евгений Шешолин * * * Маленьким, хрупким, рассыпчатым тело стало казаться моей голове; может быть, солнце декабрьское село, может быть, гном заблудился в Москве. Может быть, бродит в снегу по колени по бездорожью слепой лилипут, может быть, слишком крутые ступени в это холодное небо ведут. Снег Бробдингнега, о, снег Бробдингнега! что-то я вынес и что-то сберег: горстку горячего, синего снега связку промерзших коляных дорог. Тает головкою спичечной вера, и закатилось колечко в траве… Сон Гуливера, сон Гуливера: Звезды растаяли на голове! Родился 9 декабря 1955 года в Латвии, в г. Краслава. Детство и школьные годы прошли в Резекне. В 1974 году поступает на естественно-географический факультет ПГПИ и в 1980 г. заканчивает его. Несколько лет работает учителем в сельских школах Псковской области. В дальнейшем перебивается временными работами: оператор газовой котельной, ночной сторож и т.п. Одновременно с этим самостоятельно изучает язык фарси и составляет сборник избранных переводов великих персидских поэтов, принадлежащих к мусульманской культуре. Этот «Северный диван», который выявляет обнаруженную Львом Гумилевым «комплиментарность» российского и среднеазиатского этносов, еще ожидает своего издателя. В 1980-е годы активно участвует как автор и соредактор в самиздатовском альманахе «Майя», первый номер которого был издан в США. На родине — редкие газетные публикации. Трагически погиб в 1990 году. Посмертные публикации в журналах «Литературная учеба», «Советская литература», «Русская провинция». В 1999 году псковский издательский дом «Стерх» выпустил сборник из ста избранных стихотворений поэта «Измарагд со дна Великой». Отдельные подборки стихотворений и переводы представлены в некоторых сетевых изданиях. Артем Тасалов Евгений Шешолин: попытка знакомства http://vladivostok.com/SPEAKING_IN_TONGUES/yevgeny_shesh.html Поэт Артём Тасалов о Евгении Шешолине на вечере, посвященном 60-летию поэта Евгения Шешолина. 9 декабря 2015 года в Центральной городской библиотеке г. Пскова. Артем Тасалов о Евгении Шешолине. Запись сделана в ноябре 2015 года для сайта, посвященного жизни и творчеству поэта Евгения Шешолина
440Гц: Иосиф Бродский для М. Б. Из стихотворения «Псковский реестр» Не спутать бы азарт и страсть (не дай нам, Господь). Припомни март, семейство Найман. Припомни Псков, гусей и, вполнакала, фонарики, музей, «Мытье» Шагала… Еще — объятий плен, от жара смелый, и вязаный твой шлем из шерсти белой. И черного коня, и взгляд, печалью сокрытый — от меня — как плечи — шалью. Кусты и пустыри, деревья, кроны, холмы, монастыри, кресты, вороны. И фрески те (в пыли), где, молвить строго, от Бога, от земли равно немного. Мгновенье — и прерву, еще лишь горстка: припомни синеву снегов Изборска, где разум мой парил, как некий облак, и времени дарил мой «Фэд» наш облик…
440Гц: ФБ. (с) Юрий Макусинский МАСТЕРСКАЯ Художники живут в пространстве плоском, пьют чай и пиво с красками вприкуску, и водку пьют с девчонками вприсоску, которые к ним ходят в джинсах узких. И как сказал однажды друг Загоскин, в ночи закуривая в качестве закуски мою последнюю из пачки папироску, — мы с ним не русские, а новые этруски. И он ушел в историю — по сноскам на древних авторов, и в коридоре тусклом под репродукцией Иеронима Босха реальность новую нарисовал искусно. Растаял вечер тот медовым воском в тепле моих воспоминаний вкусных. 16.02.2016
440Гц: Юрий Макусинский И. М. Нас не зовут на брачные пиры, в долг не дают, долгов не возвращают. Наш пыльный дом, заставленный вещами, не сотрясают волны детворы. Мы как деревья — сохнем без коры, но старости друг другу не прощаем, и громыхая черствыми мощами, любви не отличаем от игры. И видит Бог, мы чахнем без муры былых балов, стремительно нищаем мошной и духом. Скромно, как мещане, теперь живем в обносках мишуры. Мы тратим в пост подкожные жиры, питаясь склоками и травяными щами. Из нас молитв не вытащить клещами, зато мы на злословие щедры. И на окраине космической дыры, обвитые грехами, как плющами, плывем впотьмах и время поглощаем, и чуда ждем, как лета школяры. Январь. Волхвы. Младенец и дары. Земля укрыта снежными плащами. Седой пророк у проруби крещальной творит к весне пасхальные миры. 27.02.2016
440Гц: Вчера, 21 марта, был ВСЕМИРНЫЙ ДЕНЬ ПОЭЗИИ ЗОВИТЕ СЕБЯ СВОИМИ ИСТИННЫМИ ИМЕНАМИ, ТИК НАТ ХАНЬ
Алексей Трашков: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post187567256/ 8 мая 1999 года умер поэт, трагический голос которого со временем, безусловно, станет одним из символов русской поэзии конца века(Московский комсомолец). Блажеевский, Евгений Иванович Когда я верить в чудо перестал, Когда освободился пьедестал, Когда фигур божественных не стало, Я, наконец-то, разгадал секрет, - Что красота не там, где Поликлет, А в пустоте пустого пьедестала. Потом я взял обычный циферблат, Который равнодушен и усат И проявляет к нам бесчеловечность, Не продлевая жалкие часы, И оторвал железные усы, Чтоб в пустоте лица увидеть вечность. Потом я поглядел на этот мир, На этот неугодный Богу пир, На алчущее скопище народу И, не найдя в гримасах суеты Присутствия высокой пустоты, Обрел свою спокойную свободу. Романс на стихи Евгения Блажеевского "По дороге в Загорск" в исполнении Александра Подболотова
440Гц: Павел Шубин 1914 - 1950 Юрий Гончаров 1956 - 2006 Дмитрий Кедрин 1907 – 1945 Катерина Квитницкая 1946 -2007 ...и др.. Память: http://www.poezia.ru/memory/users
Алексей Трашков: Сегодня, 19 июня День медика. Стихи одного из них ЕВДОКИЯ ОСЕНИНА — это псевдоним. Много лет я публиковала свои стихи, подписываясь этим именем. Оно не совсем вымышленное, в нём есть очень важная для меня суть. Поэтому псевдоним останется. Но для тех, кто хочет знать настоящее имя автора, не скрываю его. Меня зовут Ольга Демичева. ПАМЯТИ СИЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА Ты насыпь на ссадину соль И терпи. Пять минут буквально. Это боль. Небольшая боль. Балла три по десятибальной. А теперь представь, дурачьё, — Впрочем ты не сможешь, не надо. — Есть другая боль. От неё Жизнь твоя становится адом. Умирать боится любой, Мы об этом скажем отдельно. Больше смерти пугает боль — Та, которая беспредельна. Ты здоров и силён, мой друг, Ты успешен, богат, доволен, Но изменится мир вокруг, Если ты безнадёжно болен. Не всесильны, увы, врачи, И однажды тебе доложат (Закуси губу и молчи!), — Ничего уже не поможет. Приводи в порядок дела, Оформляй своё завещанье, Жизнь твоя ещё не прошла — Наслаждайся же на прощанье! Стоп. Теперь напомнить позволь: Есть один капкан предфинальный, Это боль, ужасная боль — Баллов сто по десятибальной… И лекарства нет, как назло! — Не нашлось на рецепт печати… Близким видеть так тяжело, Как ты корчишься на кровати! А лекарства всё нет и нет… И болит не ссадина с солью. Наградной достань пистолет И покончи с жизнью и с болью, Чтобы разом избавил всех Этот выстрел из пистолета От страданий. А смертный грех, Пусть вовеки лежит на тех, Кто отдал тебя боли этой.
440Гц:
440Гц: Александр Кушнер: Стихи Александр Кушнер ТАМ ГДЕ НА ДНЕ ЛЕЖИТ УЛИТКА Там, где на дне лежит улитка, Как оркестровая труба, Где пескари шныряют прытко И ждет их страшная судьба В лице неумолимой щуки,- Там нимфы нежные живут, И к нам протягивают руки, И слабым голосом зовут. У них особые подвиды: В ручьях красуются наяды, Среди густых дерев — дриады, И в море синем — нереиды. Их путать так же неприлично, Как, скажем, лютик водяной, И африканский, необычный, И ядовитый луговой. Отнюдь не праздное всезнайство! Поэт, усилий не жалей, Не запускай свое хозяйство И будь подробен, как Линней. Признанный поэт 20 века. Стихи Александра Кушнера переводились на многие языки мира: английский, чешский, французский, итальянский и многие другие. Основной смысл поэзии Кушнера — принятие печального жизненного опыта и сделанные из этого выводы. 20 век в России обучил людей (в том числе и Кушнера) дорожить самыми обыденными вещами: телефонному разговору с близким человеком, любимыми книгами в шкафу, чистой постелью. Ведь всего этого люди могли лишиться в одну секунду. Смысл всей этой жизни заключался в стремлении достойно прожить эту самую жизнь, как реализовать себя. Кушнер вдохновлялся творчеством Осипа Мандельштама, Иннокентия Анненского. Ему была близка их предметность, конкретика и сострадание простому смертному человеку. Сам Кушнер неоднократно утверждал, что стихи есть и в самой жизни. Можно извлечь стихи из всего, что тебя окружает: как ритмично поют птицы, как богато цветет вишня; все это не придумано. это взято из окружающего мира и закреплено в поэзии. По стилистике поэзия Александра Кушнера приближена к регулярному, рифмованному стиху, возможности которого не ограничены. Кушнер считал, что книга стихов дает поэту возможность создать открытую и шедевральную картину окружающего нас мира. https://rustih.ru/aleksandr-kushner/
440Гц: Анатолий Белый читает стихи Осипа Мандельштама, Бориса Пастернака и Иосифа Бродского
полная версия страницы